Мы продолжали плыть по ярко-синей глади моря.
– Ты прекрасный яхтсмен, – сказал Мэтт, – все помнишь, сноровку не потеряла.
– Наверное, тут как с велосипедом – разучиться невозможно.
Мы неслись по морским волнам, и в тот момент для меня словно не существовало того мира, что остался там, позади. Каким-то непостижимым образом мне удалось забыть о своих исследованиях, выкинуть из головы все мысли о будущем… Я даже имя свое с трудом помнила. Важна была лишь скорость, направление ветра и ощущение штурвала в руках.
И то, что рядом Мэтт.
– Восхитительно, – сказала я.
Прищурившись, я окинула взглядом горизонт, который поднимался и опускался вслед за корпусом яхты, прыгающим по волнам.
– Потрясающая яхта. Идеально слушается, – с удовлетворением заметила я.
Мэтт все так же сидел на скамейке спиной к транцу, задрав колено и положив на него руку. И тоже смотрел на горизонт.
– Я просто на седьмом небе от счастья! – воскликнула я. – Спасибо, что взял меня с собой сегодня. Дух захватывает. Вот он – рай!
Мэтт поднялся с места, подошел ко мне и взялся за штурвал. С мгновение мы держали его оба, наслаждаясь восхитительным днем.
Настала моя очередь отдохнуть. Я отпустила рулевое колесо и плюхнулась на скамейку, прижав колени к груди.
Мэтт посмотрел на меня сверху вниз сосредоточенным, но исполненным спокойствия взглядом.
– Ты веришь в рай? – сказал он и усмехнулся. – Ты ведь сама о нем заговорила.
Прядь волос растрепалась по моему лицу. Я убрала ее за ухо.
– Не знаю, – сказала я. – Не то чтобы я о нем никогда не думала. Думала. И довольно часто. Особенно когда остаюсь одна. Загвоздка в том, что во мне каждый раз говорит рациональное начало: мне хочется получить доказательства его существования, а ведь их нет.
Словно конькобежец, яхта накренилась вперед, скользя по кристально чистой глади воды.
– Иногда мне кажется, что, может быть, вот это и есть рай, – продолжала я, чувствуя, как Мэтт переключил внимание на мое лицо, ощущая это даже с того расстояния, на котором мы находились друг от друга.
– Как так?
– Что вот такие моменты удовольствия – это и есть рай, – попыталась я объяснить. – Минуты, когда нас переполняет счастье. Ты сказал, что сегодня мы возьмем курс прямо на счастье, и ты был прав. Так я себя сейчас и чувствую – среди этой водной глади и неба, когда вдыхаю свежий соленый бриз. Как будто все мои чувства разом ожили и обострились. Разве не таким должен быть рай? В нем же испытываешь полное блаженство, так ведь?
Мэтт покосился на меня.
– Значит, ты веришь в рай на земле?
То, что с ним можно было разговаривать на столь философские темы так легко, меня не удивляло. За всю мою жизнь я больше ни с кем не могла о таком поговорить. Никто о подобном даже не заикался. По крайней мере, точно не вслух, во время обычной беседы.
– Как знать, – ответила я. – Может быть, сейчас мы можем испытать лишь малую толику того, что нас ждет после смерти. Ведь все это счастье – оно в наших душах, так? Это не фантазия нашего разума или плоти. Даже не сердца. Когда люди говорят о радости в сердце человека, на самом деле они имеют в виду душу, ты же понимаешь, да? Потому что сердце – просто орган, и когда мы умираем, он останавливается. И умирает вместе с телом.
– Но живет ли душа после смерти? – спросил Мэтт. – Вот в чем вопрос.
Я посмотрела на него пристально.
– А как ты думаешь?
Ветер раздувал одну из непослушных прядей волос Мэтта. Он отвел глаза от горизонта и снова оглядел меня с ног до головы.
– Я ищу доказательства, – сказал он. – Как и ты. Хотя некоторые утверждают, что людям больше нужна вера, чем подтверждающие факты.
Он слегка повернул руль, чтобы приспособиться к изменившемуся ветру, и я восхитилась его точеным профилем.
– Есть ли она у тебя, Мэтт? Вера? – спросила я.
– Бывает иногда, – ответил Мэтт, – в определенные дни. Только, наверное, недостаточно часто. По крайней мере, пока. Мне кажется, как будто я чего-то жду – молнии с небес, неопалимой купины… Не знаю.
– М-м, – согласилась я со смешком. – Может быть, все становится на свои места, когда ты взрослеешь.
– Может быть.
Мэтт посмотрел на грот, который натянулся, как тугая струна, под ветром. И продолжил:
– Но я верю во все остальное, что ты говорила, что рай на земле возможен. И сейчас как раз такой момент. Не думаю, что бывает что-то лучше, чем сейчас.
– И я, – вторила я ему. – Надеюсь, что жизнь будет полна таких мгновений.
Мы улыбнулись друг другу, и что-то в моей душе дрогнуло – я ощутила и тоску, и страх.
– Есть хочешь? – спросил Мэтт, сменив тему и вместе с ней настроение. – Можем бросить якорь в какой-нибудь бухточке.
– Звучит неплохо, – подмигнула я.
Где-то после полудня мы причалили в крошечной тихой бухте.
Мы быстро управились с парусами, бросили якорь, а затем Мэтт сходил в кают-компанию и принес тарелку с бутербродами и бутылку охлажденного белого вина.
– Ты, наверное, скучаешь по всему этому в Чикаго, – сказала я, прислонившись спиной к транцу и глядя, как Мэтт смотрит в небо.
Я подняла голову вслед за ним – и увидела пушистое белое облако, медленно проплывающее над верхушкой мачты.
– Я иногда хожу на яхте по озеру Мичиган, – сказал Мэтт, опустив взгляд, и потянулся за бутербродом. – Но там все совсем иначе.
– В каком смысле? – поинтересовалась я.
Он откусил кусочек и сказал:
– Потому что все там выглядит как в океане и звучит озеро как океан. И вроде бы твои глаза тебя не обманывают – ты как будто бы в океане, но чего-то не хватает. Чего-то…
Мэтт сделал паузу, как будто ища подходящее слово.
– Чего-то самого главного, – произнес он, наконец, глотнув вина. – Как будто все твои чувства вдруг обмануты, потому что все пахнет как-то не так и на вкус совсем другое. Да, озеро Мичиган огромное, но оно пресное, и в воздухе ты не чувствуешь соли. И как только удаляешься далеко от берега, это отсутствие всякого запаха начинает действовать на нервы.
Мэтт положил руку на спинку сиденья.
– Там неплохо, но совсем не так, как тут.
– Никогда раньше об этом не размышляла, – сказала я, хотя ощущения сегодняшнего дня казались мне особенно яркими.
– Я думаю, когда растешь на берегу моря, – сказал он, – это у тебя в крови. От этого не уйти. Оно становится частью тебя.
– Тогда ты, наверное, хочешь вернуться, – спросила я, – и прожить остаток своей жизни здесь, у моря?
