– Я знаю, что оно существует.
Я снова посмотрела на небо и положила ладони себе на живот.
– Откуда ты знаешь? Ты когда-нибудь был там?
Питер усмехнулся.
– Нет, но я хожу в церковь каждое воскресенье, и я верю в Бога, поэтому и в рай тоже должен верить.
– Должен? – спросила я. – Тебя кто-то заставляет?
– Нет. Я просто никогда в этом не сомневался, вот и все. И я не могу поверить, что ты сомневаешься. Ты же поешь в церковном хоре.
Я следила за крошечным облачком, которое медленно удалялось в сторону солнца.
– Я предполагаю.
Через некоторое время Питер снова перевернулся на спину.
– А вообще, зачем ты задала этот вопрос? Боишься смерти?
– Все мы когда-нибудь умрем, – сказала я.
– Это удручает.
– Но это так.
Питер повернул голову и посмотрел на меня.
– Да, но все это еще очень и очень не скоро. У нас с тобой вся жизнь впереди, так что нет никакого смысла переживать об этом сейчас.
– Кто сказал, что я переживаю?
– Ты же задала этот вопрос, Кора.
Я приподнялась на локтях.
– Хочешь сказать, тебе будет легче, если я пообещаю переживать об этом позже? А как я пойму, когда придет время? Когда мне будет пятьдесят? Или, может быть, шестьдесят? Как насчет семидесяти пяти?
Я улыбнулась.
Питер покачал головой.
– Не думаю, что об этом вообще нужно беспокоиться. Зачем? Вряд ли что-то есть после смерти.
Я посмотрела на него косо.
– Но я думала, ты веришь в рай.
Он смотрел на меня, учитывая мою точку зрения.
– Ты слишком много думаешь.
– А ты, наоборот, слишком мало. Ты всегда такой…
– Какой?
Я сделала паузу, потому что никак не могла сформулировать то, что чувствовала.
– Ты всегда так легко миришься с привычным ходом вещей. Как будто тебя никогда ничего не злит и не раздражает. Как будто тебе никогда не хотелось что-нибудь изменить.
– Зачем мне что-то менять? Жизнь хороша и так.
– Хороша ли?
– Ну… да.
Питер пару секунд поколебался, а затем сел на песке и игриво обвил один из моих кудрявых локонов вокруг пальцев.
– Особенно сейчас.
У меня снова странным образом засосало под ложечкой, и сердце забилось быстрее. Солнце пригревало. Мы смотрели друг на друга. Я вдруг начала беззастенчиво разглядывать голый торс Питера, обратила внимание, как красиво его мокрые волосы спадают на лицо. Я уставилась на его губы – он облизал их кончиком языка – и поняла, что вдруг задыхаюсь, как будто только что пробежала марафон.
Питер медленно придвинулся чуть ближе и наклонился вперед.
И когда его губы коснулись моих, то глаза сразу же закрылись. Губы Питера были мягкими и теплыми, совсем не такими, как я себе представляла. Я почувствовала его горячее, влажное дыхание на своей щеке, а его кожа пахла так свежо.
Поцелуй длился всего несколько секунд – но я уже знала, что никогда его не забуду. Питер отстранился и посмотрел на меня. На его лице застыло удивленное выражение.
– Ты только что поцеловал меня, – сказала я.
– Да. Ты обиделась?
– Нет.
Он тоже тяжело дышал. Мы по-прежнему смотрели друг на друга широко раскрытыми глазами, и я окончательно запуталась – не понимала, что нужно сказать или сделать. Неловко сглотнула. И тут, прежде чем я поняла, что происходит, Питер наклонился вперед и провел ладонью по моей щеке.
И поцеловал меня снова, только на этот раз с раскрытыми губами. Наши языки соприкоснулись. Необычное ощущение заставило меня издать вздох, звучание которого меня удивило – никогда из собственных уст ничего подобного я не слышала. Мой вздох не звучал грустно. Потому что на самом деле мне понравилось – и то, каким язык Питера казался на вкус, и то, что от его прикосновения к моему языку, казалось, все мои внутренности превратились в студень.
Питер уложил меня на спину и навис надо мной, впившись в мои губы еще более страстным поцелуем. Его ладонь гуляла по моему купальнику, пока, наконец, не остановилась где-то вверху бедра.
Еще никогда я не чувствовала ничего подобного – ничего настолько мощного, что заставляло бы сердце выскакивать из груди. Я протянула руки и обхватила Питера, чувствуя гладкие, рельефные мышцы его плеч.
И тогда он опустился на меня всем своим весом. Что-то ткнулось в мое бедро. У меня перехватило дыхание – я оказалась прижатой к земле. Мне стало страшно. Я тут же уперлась ладонями в грудь Питера и оттолкнула его.
– Прекрати!
Питер мгновенно слез с меня.
– Прости. Я не хотел.
Я села и обняла колени.
– Ничего.
Мы оба уставились вперед, на озеро. До нас доносилось едва слышное кряканье уток и плеск рыбы. Я попыталась успокоиться и поняла, что меня трясет.
– Как странно, – наконец произнес Питер.
– Да. Я еще ни разу не целовалась.
– Знаю.
Конечно, знаешь. Ты мой лучший друг. Ты знаешь обо мне все.
Но в этот момент что-то изменилось. Мне было неловко и неудобно – раньше со мной никогда такого не случалось в присутствии Питера.
– Не говори никому, хорошо? – попросила я.
– Ты же знаешь, что я буду молчать, – ответил он.
Я поверила, потому что он был самым надежным человеком, которого я знала. Я бы, не задумываясь, смогла доверить ему свою жизнь.
– Нам, наверное, уже пора, – заметил Питер.
Он поднялся на ноги, протянул мне руку и помог встать. Мы молча оделись. За всю дорогу назад мы ни слова не проронили. Тишину нарушал лишь треск сухих веток под ногами и изредка писк белок, доносившийся из крон деревьев.
Когда мы оказались около моего дома, Питер сказал:
– До встречи завтра!
И зашагал домой.
– Да, увидимся в автобусе, – произнесла я.
И все.
* * *
До самых летних каникул и на каникулах ни Питер, ни я никогда не обсуждали то, что случилось на озере в тот день. В июле нам обоим стукнуло шестнадцать. Отец Питера устроил его на целлюлозно-бумажный комбинат, а я продавала мороженое в «Lick-a-Split», работала волонтером в больнице и в приюте для животных.
Мэтт же покинул город, ни с кем не попрощавшись, как только кончился учебный год. Он уехал в Чикаго, к тете. К тому времени наша «троица» окончательно превратилась в дуэт. И мы с Питером к этому привыкли. Мы все так же ходили после обеда купаться, а в выходные ездили на великах, ходили под парусом на яхте моих родителей. Между нами не было никакой неловкости, как будто того поцелуя на озере и не было вовсе. Мы никогда не говорили об этом. Инцидент был исчерпан и забыт.
