Вдруг мелкие камни с шумом покатились им под ноги: Грушницкий споткнулся, и ветка, за которую он уцепился, сломалась; он скатился бы вниз на спине, если б секунданты его не поддержали.
– Берегитесь! – крикнул ему Григорий Александрович. – Не падайте заранее. Это дурная примета.
Наконец все забрались на вершину скалы: площадка была покрыта мелким песком, будто нарочно для поединка. Кругом, теряясь в золотом тумане утра, теснились, как бесчисленное стадо, горные пики, и Эльбрус на юге вставал белою громадой, замыкая цепь льдистых вершин, между которыми уже бродили волокнистые облака, набежавшие с востока.
Григорий Александрович подошел к краю площадки и посмотрел вниз. Голова у него слегка закружилась: внизу казалось темно и холодно, как в гробу; мшистые зубцы скал, сброшенных грозою и временем, ожидали своей добычи. Почему-то вспомнилась черная бездна в кольце «волшебной» машины Раевича.
За спиной Печорин услышал странные звуки и обернулся: Грушницкого рвало! Он стоял, отвернувшись, уперев ладони в колени, и исторгал на камни содержимое желудка. Григорию Александровичу показалось, что из него выходит желтая слизь, вязкая и блестящая. Похоже, нервы подвели его соперника.
– Вы плохо выспались, – сказал Печорин, когда Грушницкий подошел, утирая рот платком.
Тот ничего не ответил. Лицо у него было совершенно белое.
Площадка, на которой предстояло стреляться, представляла собой почти правильный треугольник. От выдававшегося угла отмерили шесть шагов и решили, что тот, кому придется первому встретить неприятельский огонь, встанет на самом углу, спиной к пропасти. Если он не будет убит, то противники поменяются местами.
– Бросьте жребий, доктор! – сказал капитан.
Вернер вынул из кармана серебряную монету и подбросил.
– Решка! – закричал Грушницкий поспешно, как человек, которого вдруг разбудил дружеский толчок.
– Орел! – сказал Григорий Александрович с подчеркнутым спокойствием.
Монета упала, звеня. Все бросились к ней.
– Вам стрелять первому, – сказал Печорин Грушницкому. – Но помните, что если вы меня не убьете, то я не промахнусь – даю вам честное слово.
Грушницкий покраснел: ему было стыдно убивать безоружного. Печорин глядел на него пристально: с минуту ему казалось, что Грушницкий признается в подлом умысле. Но тот не решался. Ему оставалось только выстрелить в воздух или сделаться убийцей.
– Пора! – шепнул Печорину доктор, дергая его рукав. – Если вы теперь не скажете, что мы знаем их намерения, то все пропало! Посмотрите, он уж заряжает… если вы ничего не скажете, то я сам…
– Нет, доктор! – удержал его за руку Григорий Александрович. – Вы все испортите. Вы мне дали слово не мешать. Какое вам дело? Может быть, я хочу быть убит.
Вернер посмотрел на Печорина с удивлением.
– О, это другое! Только на меня на том свете не жалуйтесь.
– Не буду. Возьмите вот это и спрячьте пока. – Печорин протянул Вернеру запечатанный конверт. – Если меня убьют, передайте его тотчас же князю Скворцову. Лично в руки!
– Значит, все-таки составили завещание?
– Нет. Это письмо.
Вернер помолчал.
– Что ж, передам, – сказал он торжественно и спрятал конверт в карман. – Будьте спокойны.
Капитан между тем зарядил пистолеты и подал один Грушницкому, с улыбкою шепнув ему что-то. Другой протянул Печорину.
Григорий Александрович встал на углу площадки, крепко упершись левой ногой в камень и наклонившись немного наперед, чтобы в случае легкой раны не опрокинуться назад.
Грушницкий занял позицию напротив него и по данному знаку начал поднимать пистолет. Колени его дрожали.
Он целил прямо в лоб!
Бешенство закипело в груди Печорина. Не потому, что он не был готов к смерти. А из-за того, что человек, стоявший с ним на скале, готов был убить его подло и хладнокровно, как собаку, не подвергая себя при этом никакой опасности. И только лишь из-за одной ревности, а не по причине какой-то давней вражды.
Вдруг Грушницкий опустил дуло пистолета и, побледнев как полотно, повернулся к своему секунданту.
– Не могу! – сказал он глухим голосом.
– Трус! – зло ответил капитан.
Раздался выстрел. Пуля оцарапала Печорину колено. Он сделал несколько шагов вперед, чтобы поскорей отдалиться от края.
– Ну, брат Грушницкий, жаль, что промахнулся! – сказал капитан. – Теперь твоя очередь, становись! – Они обнялись, при этом капитан едва мог удержаться от смеха.
Григорий Александрович несколько секунд смотрел в лицо Грушницкого, стараясь заметить хоть легкий след раскаяния, но ему показалось, что тот сдерживал улыбку. Хотя он и выстрелил Печорину в ногу, окажись рана чуть серьезнее, Григорий Александрович непременно упал бы со скалы и разбился.
– Я вам советую перед смертью помолиться Богу, – сказал Печорин Грушницкому. – Если вы в него веруете.
– Не заботьтесь о моей душе больше, чем о своей собственной, – ответил тот.
Он не боялся умереть и теперь просто ждал окончания комедии.
– Доктор, подойдите ко мне, – сказал Григорий Александрович.
Вернер подошел. Бедняга! Он был бледнее, чем Грушницкий десять минут тому назад.
– Доктор, эти господа – вероятно, второпях – забыли положить пулю в мой пистолет, – с расстановкой проговорил Григорий Александрович. – Прошу вас зарядить его снова – и хорошенько!
– Не может быть! – закричал капитан. – Не может быть! Я зарядил оба пистолета. Разве что из вашего пуля выкатилась. Это не моя вина! Вы не имеете права перезаряжать. Я не позволю! – Он попытался отобрать у доктора пистолет.
– Хорошо! – сказал ему Печорин. – Тогда мы будем с вами стреляться на тех же условиях.
Капитан замялся и отвел взгляд.
Грушницкий стоял, опустив голову на грудь, смущенный и мрачный.
– Оставь их! – сказал он. – Ведь ты сам знаешь, что они правы.
Доктор зарядил пистолет и подал Печорину. Увидев это, капитан плюнул и топнул ногой.
– Дурак же ты, братец! – сказал он Грушницкому. – Уж если положился на меня, так слушайся во всем. Поделом же тебе! Околевай теперь, как муха! – Он отвернулся и отошел.
– Грушницкий! – сказал Григорий Александрович. – Откажись от своей клеветы. Тебе не удалось меня одурачить, и мое самолюбие удовлетворено.
Лицо у Грушницкого вспыхнуло, глаза засверкали.
– Стреляйте! – ответил он. – Я себя презираю, а вас ненавижу! Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоем нет места. Только не слишком радуйтесь, господин Печорин, потому что дело наше с вами еще не кончено…
Григорий Александрович выстрелил.
