То ли от неожиданности, то ли от грохота противники выпустили ноги Григория Александровича. Он тут же воспользовался этим, чтобы выпрыгнуть из колодца.
Лакей с расквашенной физиономией кинулся на него, пригнув голову – должно быть, хотел сбить с ног, – однако Печорин отступил в сторону и нанес тому стремительный удар в ухо. Охнув, лакей покачнулся и врезался в основание колодца.
Не теряя времени, Григорий Александрович ткнул пальцами в глаза того, кто был к нему ближе. Человек закричал, инстинктивно вскинул руки и тут же получил удар в солнечное сплетение.
Третий противник обнажил нож и попытался полоснуть Печорина по животу, но поскользнулся и упал на одно колено. Изо рта у него вылетело грязное ругательство.
– Сейчас я тебя выпотрошу, как свинью! – пообещал он, дико тараща глаза.
Где-то стукнул ставень – похоже, возня разбудила обитателей одного из ближайших домов.
Григорий Александрович схватил лакея за запястье и резко вывернул. Тот вскрикнул. Нож упал в грязь.
– Эй, кто там есть?! – донеслось из темноты.
Оборачиваться было некогда. Печорин быстро подобрал оружие и нанес поднимавшемуся с колена лакею два молниеносных удара – в бок и в шею. Лезвие было острое как бритва и легко входило почти по самую рукоять.
Слуга Раевича захрипел и тяжело повалился в лужу, взметнув кучу брызг.
Один из его товарищей схватил Печорина за плечо – похоже, не заметив, что тот вооружен. Григорий Александрович развернулся и, продолжая движение, вскинул руку с ножом на высоту шеи противника. Сталь рассекла горло лакея, и из раны тотчас ударила кровь – лезвие прошло через артерию. Этому удару Печорин научился, когда служил в крепости под началом Максима Максимыча, но на практике применил до этого лишь однажды.
Оставался последний враг. Он сидел у колодца, мотая головой и ошалевшим взглядом наблюдая за схваткой. Из уха у него стекала красная струйка.
Печорин приблизился и, не говоря ни слова, вонзил нож ему в грудь. Лакей сразу обмяк, свесив голову набок.
Григорий Александрович обвел поле битвы взглядом. В разных позах лежали три тела. Из них текла кровь, окрашивая лужи в алый цвет.
Ставень со стуком закрылся – похоже, случайный свидетель решил не связываться. Многое ли он мог видеть? Скорее всего, только силуэты. Лица Печорина, во всяком случае, он точно не разглядел.
И все-таки действовать следовало быстро.
Григорий Александрович приподнял один из трупов и с трудом положил его поперек края колодца. Затем задрал ноги мертвеца, и тот полетел вниз. Через мгновение громко ухнула вода. Так же Печорин поступил с остальными телами. Конечно, утром их найдут: едва ли воды достаточно, чтобы скрыть всех троих. Но вдруг повезет, и дождь будет лить всю ночь – тогда кто знает, насколько она поднимется. Напоследок Григорий Александрович подобрал ружье. Неплохое, но довольно старое. Его обернули промасленной дерюгой, и поэтому порох не промок под дождем. Через миг ружье отправилось вслед за своим обладателем. Закрывать крышку колодца Печорин не стал – пусть в него льет дождь.
Дольше оставаться во дворе смысле не было, и Григорий Александрович вернулся на улочку, где его едва не подстрелили. Из-за тучи выглянул месяц и осветил мокрые крыши домов. Одна из них показалась Печорину знакомой, и он решил принять ее за ориентир.
Григорий Александрович зашагал в выбранном направлении, не обращая внимания на то, куда ступает, – все равно он был мокрый и грязный с головы до ног. Вода хлюпала в сапогах, одежда прилипла к телу, спина мерзла.
То, что Печорин только что совершил три убийства, мало на него подействовало. Пока он испытывал только облегчение оттого, что остался жив. Сердце наполнялось радостью, стоило представить альтернативу – страшную мучительную смерть на дне узкого колодца! Впрочем, убивал он и прежде, не раз, и с относительным хладнокровием. Так что смерть пытавшихся прикончить его людей вряд ли могла стать для него трагедией.
Спустя четверть часа Григорий Александрович вышел к небольшому скверу, мимо которого прогуливался пару раз прежде. Теперь он знал, как добраться до своего дома, и уверенно взял направление.
Он торопился, потому что совершенно промок. «Главное – не заболеть», – думал он, шагая по тротуару. Простуды всегда страшили Печорина, хотя во время службы ему множество раз доводилось ночевать под открытым небом, и ни разу он не захворал.
И еще Григорий Александрович пытался понять, что задумал Раевич. Его пари, выкупы, должники, души, жуткая машина в подвале, приезд императрицы… все это были части какого-то плана, не предвещавшего ничего хорошего для обитателей Пятигорска. Печорин вспомнил серые клубящиеся лица в колбах, страдание, которое на них читалось… Липкое ощущение чужого присутствия… И ту живую искру, выплывающую из черной бездны.
Лишь когда Григорий Александрович добрался до дверей своего дома, ему показалось, что все встало на свои места, и он понял замысел Раевича! Если бы Скворцов знал, что убийства женщин – не самое страшное, что может помешать ему блеснуть перед Ее Величеством, он, наверное, сошел бы с ума!
Настоящий ужас ждал впереди, и день, на который он был намечен, не за горами.
Глава 11,
в которой происходит дуэль и случается несколько убийств
Утром Григорий Александрович проснулся рано, с первыми лучами солнца. Погода наладилась, дождь кончился, и крыши домов уже начали подсыхать. Симптомов простуды Печорин у себя не обнаружил, но решил, что они могут появиться и позже. Во всяком случае, если Грушницкий не убьет его, Вернеру достанется новый пациент.
Доктор явился через час. На нем были серые рейтузы, архалук и черкеска. Григорий Александрович расхохотался, увидев его маленькую фигурку под огромной косматой шапкой.
– Отчего вы так печальны? – спросил он. – Разве вы сто раз не провожали людей на тот свет с величайшим равнодушием? Представьте, что у меня желчная горячка. Я могу выздороветь, а могу и умереть. Старайтесь смотреть на меня как на пациента. В конце концов, разве ожидание насильственной смерти не есть настоящая болезнь?
– Вы написали завещание? – спросил Вернер.
– Нет.
– А если будете убиты?
– Наследники отыщутся сами.
– Неужели у вас нет друзей, которым вы хотели бы послать свое последнее «прости», или женщины, которой вы желали бы оставить что-нибудь на память? – удивился Вернер.
Он был настроен торжественно и печально. Григория Александровича это и забавляло, и раздражало: не очень-то приятно, когда на тебя смотрят так, словно ты уже сыграл в ящик.
– Видите ли, доктор, – сказал он, – из жизни я вынес только несколько идей – и ни одного чувства. Я давно уже живу не сердцем, а головой: взвешиваю свои страсти и поступки со строгим любопытством, но без участия. Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, а другой судит его; первый, быть может, сегодня простится с вами и миром навеки, а второй… Впрочем, нам пора ехать. Я не хочу заставлять господина Грушницкого ждать.
