– Я дурно буду спать эту ночь, – сказала она Григорию Александровичу, когда мазурка кончилась.
– Этому виной Грушницкий.
– О нет! – И лицо ее стало так задумчиво, так грустно, что Печорин дал себе слово в этот вечер непременно поцеловать ей руку.
Когда гости стали разъезжаться, он, сажая княжну в карету, быстро прижал ее маленькую ручку к губам. Было темно, и никто не мог этого видеть. Она не отняла ее, и чувствовалось, как по тонким пальцам пробежал трепет.
Довольный собой, Григорий Александрович вернулся в залу.
За большим столом ужинала молодежь, и между ними с храбрым и гордым видом сидел Грушницкий. Он толковал о чем-то с драгунским капитаном из числа клевретов Раевича.
Когда Печорин вошел, все замолчали: видно, говорили о нем. Кажется, Грушницкий собрал против своего врага целую шайку. Что ж, Григорий Александрович по-своему любил врагов: быть всегда настороже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерения, разрушать заговоры, притворяться обманутым, и вдруг одним толчком опрокинуть все огромное и многотрудное здание их хитростей и замыслов – вот что он называл жизнью! Давно уж ему не приходилось переживать чего-то подобного.
Вдруг в залу влетел пристав. Увидев Печорина, он кинулся к нему, придерживая болтающиеся ножны.
– Ваше благородие! – выпалил он, вытягиваясь во фрунт. – Михаил Семеныч к себе просят!
Григорий Александрович отвел его в сторону.
– Что-нибудь случилось? – спросил он. – Новое убийство?
– Никак нет! Убийца сыскался!
– Как так?!
– Сам сознался!
– Да кто же он?!
– Офицер! Фатов его фамилия. Раненый он сейчас лежит. Может, слышали? Тот, который стрелялся с адъютантом его светлости!
– Признался в убийствах?
– Да. То есть не совсем… – пристав смутился.
– Как так?
– В одном. Асминцевой.
– А во втором?
– Отказывается от него. Говорит, не я, да и все тут! Но это ничего… Не таким язык развязывали, понимаешь!
– Едем к князю! – велел Григорий Александрович, уже забыв про Грушницкого и его заговоры. – Немедленно!
Глава 10,
в которой составляется заговор, произносятся заклинания и приоткрываются некоторые тайны
Пошел мелкий, противный дождь. Окно в комнате было распахнуто, и за ним шумела вода. Полицеймейстер жил в квартире на втором этаже присутствия. Там, в гостиной, он и принял позднего посетителя.
Григорий Александрович не смог поговорить с градоначальником по причине позднего часа – князь уж почивал, – зато с Вахлюевым у него состоялась продолжительная беседа. Полицеймейстер обстоятельно рассказал о том, как раненый офицер послал за приставом и велел тому сказать начальству, что он-де готов сознаться в злодеянии. Ну, конечно, Вахлюев приехал сам послушать историю этого Фатова. Тот заявил, что убил Асминцеву, случайно встретив ее ночью в гроте. Он шатался по городу пьяный, забрел в Цветник и заметил девицу, сидевшую в гроте на лавочке. Стал к ней приставать, она его, разумеется, отвергла, и тогда он сначала отходил ее кнутом, а потом зарубил шашкой.
– Как видите, – сказал Вахлюев, – Фатову известны подробности, которых он не мог узнать, если не убил сам.
– Зачем ему носить с собой кнут? – подумав, спросил Григорий Александрович.
Полицеймейстер развел руками.
– Да кто ж его знает?
– И что, Асминцева не кричала, пока он бил ее?
– Кричала, должно быть, но время было позднее.
– Да ведь уже выяснили, кажется, что криков не было.
Вахлюев поджал губы.
– Кричала или нет, к делу теперь не очень-то относится, – заявил он. – Убийца сознался! Что еще вам надобно?
– Что Асминцева делала в гроте?
– У нее уж не спросишь.
– Почему Фатов решил вдруг сознаться?
Не из-за того же, в самом деле, что Григорий Александрович с ним побеседовал. Или именно поэтому? Может, проснулась в нем совесть?
Вахлюев не торопясь раскурил папироску, выпустил дым, проследил за тем, как он уплыл под потолок.
– Говорит, все одно душу не спас. Мол, так и так в аду гореть. Убийство же, не что-нибудь. Странные разговоры, конечно, да нам-то какое дело? Признался добровольно, и в своем уме человек вроде. Зачем только от второго убийства отпирается – вот что неясно. Ему послабления все равно не выйдет. Да и кто поверит, что он одну убил, а другую нет? Когда все одинаково-то!
– Вот это и странно, – заметил Григорий Александрович.
– Вы, может, сомневаетесь, что Фатов убийца? – прищурился полицеймейстер. – Напрасно. Допустим, насчет казака я поторопился, признаю. Но Фатов себя не оговаривает.
– Да не в том дело.
– В чем же?
– Фатов Асминцеву, может, и убил. Я это вполне допускаю. Но кто тогда убил Кулебкину? Если не Фатов, конечно. Если допустить, что он не врет.
Вахлюев досадливо поморщился
– Если, если… зачем допускать? Врет он!
– А вдруг нет?
– И что тогда?
– Да то, что как бы во время визита императрицы другой душегуб не убил кого.
Вахлюев аж дымом подавился. Мелко перекрестился, замахал руками.
– Бог с вами, Григорий Александрович! Выдумаете!
Смятение полицеймейстера доставило Печорину немалое удовольствие.
– А вы представьте.
– Не хочу! Вам обидно просто, что Фатов сам сознался, не дал вам возможности умом блеснуть перед князем.
Печорин нахмурился. Вахлюев, кажется, и сам понял, что перегнул палку.
– Уверен, вы бы его нашли, – сказал он примирительно. – Но уж теперь ничего не попишешь. Дело окончено.
– Где сейчас Фатов? В остроге?
– Нет, он ведь на ладан дышит. Дома. С охраной, разумеется. Приставил к нему двух человек. – Вахлюев усмехнулся. – Не убежит!
– Я должен с ним поговорить.
– Это уж лишнее, – покачал головой полицеймейстер. – Признание у нас его имеется, а после вашей беседы он, глядишь, еще и отпереться от всего надумает. Нет уж, Григорий Александрович, извините, но я этого позволить не могу. Дело, которое вам поручил Михал Семеныч, сделано, так что можете отдыхать в свое удовольствие, а душегуба этого оставьте нам.
Было ясно, что от полицеймейстера толку не будет. Григорий Александрович сухо распрощался с ним и ушел.
