– Все это вздор! Где эти верные люди, видевшие список, на котором назначен час нашей смерти? И если существует предопределение, то зачем нам даны воля и рассудок? Почему мы должны отчитываться в наших поступках?
В это время смуглый офицер окинул всех спокойным взглядом и сказал:
– Господа, к чему пустые споры? Вы хотите доказательств: я вам предлагаю испробовать на себе, может ли человек своевольно располагать своею жизнью, или каждому из нас заранее назначена роковая минута. Кому угодно?
– Кто это? – негромко спросил Григорий Александрович Вернера.
– Поручик Вулич. Серб. Очень оригинальный человек.
– Отчего же?
– Рассказывают, что он почти не пьет и за женщинами не волочится. Впрочем, уверяют, будто жена полковника, под чьим началом он служит, неравнодушна к его выразительным глазам. – Доктор усмехнулся. – Но Вулич не шутя сердится, когда на это намекают.
– Что же он, во всем такой кремень? – поинтересовался Григорий Александрович, с интересом наблюдая за поручиком.
– Есть одна страсть, которой он даже не таит. Это страсть к игре. За зеленым столом он забывает все, хотя обыкновенно проигрывает. Однако неудачи только подогревают его упрямство. Мне рассказывали, что однажды во время экспедиции, ночью, он на подушке метал банк, и ему ужасно везло. Вдруг раздались выстрелы, просигналили тревогу, все вскочили и бросились к оружию.
«Поставь ва-банк!» – закричал Вулич, не подымаясь, одному из самых горячих понтеров. «Идет семерка», – ответил тот, убегая.
Несмотря на всеобщую суматоху, Вулич докинул талью, карта была дана.
Когда он явился в цепь, там уже была сильная перестрелка. Вулич не заботился ни о пулях, ни о чеченских шашках: он отыскивал своего счастливого понтера.
«Семерка дана!» – закричал он, увидав того, наконец, в цепи застрельщиков, которые начинали вытеснять из лесу неприятеля, и, подойдя ближе, вынул свой кошелек и отдал счастливцу, несмотря на возражения о неуместности платежа, долг. Затем он бросился вперед, увлек за собою солдат и до самого конца дела хладнокровно перестреливался с чеченцами.
Григорий Александрович решительно сделал шаг вперед и, оказавшись возле ломберного стола, проговорил:
– Предлагаю пари!
Все взоры сидящих обратились на него.
– Какое? – спросил Вулич.
– Утверждаю, что нет предопределения, – сказал Григорий Александрович, высыпая на стол десятка два червонцев – все, что у него было в кармане.
– Держу, – ответил Вулич глухим голосом. – Захар Леонидович, вы будете судьею, – обратился он к Карскому. – Вот пятнадцать червонцев, остальные пять вы мне должны, и сделайте мне дружбу прибавить их к этим.
– Хорошо, – сказал адъютант градоначальника. – Только не понимаю, в чем дело и как вы решите спор.
Судя по выражению лиц, это интересовало всех присутствующих. Некоторые гости подтянулись к столу и с любопытством ожидали продолжения пари.
Вулич встал и молча вышел в прихожую. Вскоре он вернулся с пистолетом в руке. Снова сев, он спокойно взвел курок и насыпал на полку пороху.
Карский, невольно вскрикнув, схватил его за руки:
– Что вы хотите делать?!
– Послушай, это сумасшествие! – проговорил Грушницкий.
– Господа! – сказал Вулич медленно, освобождая свои руки. – Кому угодно заплатить за меня двадцать червонцев?
Карский и Грушницкий замолчали.
Григорию Александровичу показалось, что поручик приобрел над остальными присутствующими какую-то таинственную власть. Он пристально посмотрел сербу в глаза, но тот встретил его испытующий взгляд спокойным и неподвижным взором. Бледные губы улыбнулись, обнажив мелкие ровные зубы.
Потом, обратившись к Раевичу, поручик спросил:
– Пистолет этот я снял со стены в вашей прихожей. Заряжен ли он?
Раевич сказал, что не помнит. На его лице читался нетерпеливый интерес, даже какое-то ожидание. «Волк почуял кровь», – подумалось Печорину.
– Да полно, Вулич! – сказал драгунский капитан, тоже наблюдавший за всем с явным любопытством. – Уж, верно, заряжен.
– Глупая шутка! – пробормотал Карский.
– Ставлю пятьдесят рублей против пяти, что пистолет не заряжен! – закричал вдруг Грушницкий.
Составились новые пари.
– Он брал выкуп? – шепотом спросил кто-то за спиной Печорина.
Тот быстро обернулся, недоумевая, о чем идет речь, но все уже молчали, и понять, кто задал вопрос, было нельзя.
– Послушайте, – сказал Григорий Александрович Вуличу, – или застрелитесь, или повесьте пистолет на прежнее место.
– Разумеется! – воскликнул Карский. – Повесьте и пойдемте выпьем шампанского!
– Господа, я вас прошу не трогаться с места! – сказал Вулич, быстро приставив дуло пистолета к сердцу.
Все будто окаменели.
– Господин Печорин, – прибавил поручик, не глядя на Григория Александровича, – возьмите карту и бросьте вверх.
Григорий Александрович взял со стола червонного туза и бросил кверху. Дыхание у всех остановилось, глаза присутствующих, выражая страх и какое-то неопределенное любопытство, бегали от пистолета к роковому тузу, который, трепеща на воздухе, медленно опускался.
В ту секунду, как он коснулся стола, Вулич спустил курок.
Осечка!
– Не заряжен! – воскликнул Карский.
– Посмотрим, однако ж, – сказал Вулич.
Он взвел опять курок, прицелился в чью-то фуражку, висевшую над окном; выстрел раздался – дым наполнил комнату. Когда он рассеялся, сняли фуражку: она была пробита в самой середине, и пуля глубоко засела в стене.
Минуту никто не мог слова вымолвить. Вулич пересыпал в свой кошелек выигранные червонцы. Пошли толки о том, отчего пистолет в первый раз не выстрелил.
– Вы счастливы в игре, – сказал Григорий Александрович Вуличу.
– В первый раз от роду, – отвечал тот, самодовольно улыбаясь. – Это лучше банка и штосса.
– Зато немножко опаснее.
– Вы начали верить в предопределение?
– Пожалуй.
Поручик вскоре ушел, а Григорий Александрович занял его место. Поскольку он проиграл свои червонцы, пришлось одолжиться у Вернера. Играл он недолго и после двух туров откланялся. Расплатившись с доктором и оставив его за одним из столов с шампанским, Григорий Александрович вышел на улицу и направился домой.
В то время как Вулич спустил курок, Печорин смотрел, в отличие от остальных, не на поручика, а на Раевича. И лицо банкомета поразило его: по нему прошла самая настоящая судорога, практически исказившая на миг черты, превратив лицо в морду какого-то чудовища!
