На дальней стороне капища продолжался бой: последних шайнов, из сотни, прорвавшейся через восточную стену, загоняли на поля, выстеленные сеном, которое уже кто-то заботливо поджег. Сухая трава горела дымно и вяло, но ближе к центру поля температура была такая, что на шайнах плавился камуфляж и раскалялись доспехи.
Эльчин-бей глядел, приподнявшись на стременах, на капище, ограниченное с противоположной стороны пылающей полосой. Над пожаром и стеной белесого дыма возвышалась бетонная громада заводского корпуса – последнего оплота одинцовской общины. Если атаковать прямо сейчас, то пешие десятки найдут в себе силы для контратаки, местные жители будут смяты ударом с двух сторон и полягут на капище, поливая кровью своих идолов. Но прежде, чем защитников общины выбьют с позиций, те заберут жизни множества шайнов, что может сделать победу орды равной поражению. И не стоит забывать про пулемет на крыше завода; дым, конечно, помешает стрелку целиться, но не остановит пули.
Если-если… Эльчин-бей закусил висячий ус и поглядел на покрытые пылью и копотью лица ополченцев, которые в свою очередь выжидающе и с мрачной решимостью пялились на врага из-за укрытий.
Видя, что Эльчин-бей медлит, не решаясь отдать приказ об атаке, Гаврила Никифорович громогласно хохотнул, потом взобрался на поваленного Деда, взмахнул секирой и крикнул на все капище:
– Нас хранят Духи! Муты зассали!
Остатки его маленькой армии разразились ликующими и грозными криками. Самые смелые ополченцы встали по примеру командира на поваленных идолов, на валуны и отвалы земли, не боясь больше ни шайнских стрел, ни пуль.
– Выкусили, муты? Нас берегут Дед и Баба! Давайте! Что вы зенками хлопаете? Идите, и мы вам натолкаем железа!
Они кричали, грозили врагу оружием, показывали непристойные жесты, все больше и больше распаляясь.
Эльчин-бей вздохнул и засунул меч в ножны.
– Разворачиваем кавалерию, – распорядился он. – Отступаем.
– Но мой бей! – изумился один из его командиров. – Мы потеряем много воинов, если пойдем назад через пожар!
– Мы потеряем еще больше, если пойдем вперед, – проговорил, поджав чешуйчатые губы, Эльчин-бей. – Я сам доложу Хану!
Встреча с Максут-Ханом получилась короткой и скомканной.
В пересказах довоенных историй со стрельбой и приключениями, которые доводилось слышать Лану, в финале герой и главный злодей сначала вели долгий и пафосный диалог, а потом мерились силами один на один, вроде того, как это делали Титан и Кара-Даг. Герой обязательно должен был оказаться на грани поражения – повиснуть на кончиках пальцев над пропастью или получить тяжелую рану. Злодей обычно картинно глумился над ним, собираясь нанести последний удар, но герой или находил в себе силы продолжить битву до самой победы или же сражал неприятеля при помощи какой-нибудь хитрости.
В случае Лана и повелителя орды все произошло иначе.
Шайны побежали. Их движения были суетливы, а метания – хаотичны. В один момент дисциплинированное войско превратилось в толпу. Причин тому было несколько: умопомрачительные потери, известие о том, что какой-то бей бежал с поля боя вместе с кавалерией, ну, и в довершение – силуэты биороботов, внезапно возникшие на улицах разрушенного городка. Молва передавала пугающую весть, что био уже уничтожили ордынский обоз, и прямо сейчас они доедают тягловых туров. Войска нет, припасов нет, дескать, теперь каждый сам за себя.
Что касается Лана, то он обнаружил, что его никто не охраняет, потому что сопровождающие его шайны разбежались. Он стоял посреди воняющей железом, кровью, потом и черным порохом сутолоки. Внезапно оказалось, что ни у кого до него нет дела. Ни у кого – кроме единственного шайна.
Максут-Хан спешился и приблизился к Лану, держа в вытянутой руке револьвер.
Избитый Лан чувствовал себя неважнецки. В глазах плыло, фигура Хана, словно отражение в потревоженной воде, то теряла четкость, то вновь становилась ясной. Лан слышал шум собственной крови, который был настолько громким, что, казалось, будто в его венах течет весенняя Москва-река.
Хан что-то ему сказал.
– Прости, я не расслышал, – ответил Лан, с трудом различая сквозь шум в ушах собственный голос.
– Проведи меня в Москву! – потребовал Хан. – Как ты прошел сквозь Купол? Я хочу завоевать Кремль!
На противоположной стороне стадиона появился «Аконкагуа». Био вышел из густого дыма и застыл над пылающими обломками катапульт, изучая ситуацию. Фенакодус Хана испуганно заворчал и попятился, а потом развернулся и понесся галопом прочь.
– Москва… Кремль… – Лан тряхнул головой, сплюнул осколки зубов. – Мы тут одной деревней перебили твое войско. Куда тебе на Кремль, Хан?
– Достойные враги, – талдычил свое Максут-Хан, словно тоже был слегка не в себе. – Достойная война и славная победа…
– Ага! – Лан рассмеялся. – Только победа-то наша!
В иное время Лан не удержался бы от пафоса и ввернул бы в разговор что-нибудь назидательное, вроде: «Не бывает достойных войн, если они ведутся ради самой войны и трофеев, и победа может быть славной, если только ты стоял за правое дело, защищал собственную землю и народ, а не пришел незваным в чужой край, как разоритель и убийца».
– Да-да, Хан, – Лан улыбался разбитым ртом. – Тебе не послышалось: мы победили, а ты – продул.
Он был не в состоянии произносить более глубокомысленные речи.
Из-за «Аконкагуа» вышел «Маунтин» с дисковой пилой на левом манипуляторе и пушкой с широким дулом на правом. «Маунтин» навел пушку на разбегающихся шайнов, из дула хлынула струя высокотемпературного пламени. Над стадионом поднялся жаркий ветер, раздувая пожары.
«Аконкагуа» стал так, что его можно было принять за великанскую тень Максут-Хана. Предводитель шайнов сорвал шлем, поднял револьвер и поднес к виску. Его лицо посерело, а шрам, пересекающий щеку, стал белым, будто росчерк мелом. Внутри Хана шла борьба, и ее напряжение читалось в стиснутых губах, в налитом кровью взгляде, в дрожи, что пронизывала защищенное закопченным доспехом тело.
Максут-Хан опустил руку с револьвером, заглянул Лану в глаза… а затем выстрелил себе в сердце через пробитый нагрудник.
Несложившийся завоеватель рухнул лицом вниз. Револьвер прокатился по жесткой траве и застыл у «берцев» Лана. Годным старинным оружием разбрасываться не стоило, Лан поднял револьвер и почувствовал на рукояти тепло ладони Хана. Буквально в двух метрах на земле валялись его собственная винтовка и меч: шайны бросили их, словно балласт.
Лан перешагнул через Максут-Хана и забрал свои железки. Меч отправился в ножны, а «Ремингтон» лег на плечо. Было немного странно и даже противоестественно, что он делает все это под носом у двух огромных биороботов, но Лан в тот момент начхал на все: он слишком устал, чтобы суетиться, метаться, паниковать и дрожать за собственную шкуру. К тому же, расправившись с шайнами, био поумерили агрессию, подобно сытым хищникам. Очевидно, они решили, что Лан с разряженной винтовкой опасности не представляет. До зубовного скрежета не хотелось оставлять тело Шестипала среди трупов шайнов, потому что оказаться в топке биореактора боевого робота вместе с падалью – несправедливая участь для павшего в бою храброго воина.
