Я тогда ускорил шаг, но через несколько минут у меня начала
кружиться голова. Я остановился и уселся, тяжело дыша, на землю. Мной овладело
ощущение неудачи. Даже если я сумею подняться на плато, у меня было такое
чувство, что гроза загрохочет прямо на противоположной стороне его. Я истер
глаза подушечками пальцев. Что толку продолжать путь, если я никоим образом не
мог суметь добраться до цели?
Сквозь фисташковую дымку двинулась пыльная тень и упала на
меня. Я было поднял свой посох, но потом увидел, что это был всего лишь Хуги.
Он затормозил и приземлился у моих ног.
— Корвин, — сказал он, — ты прошел приличное
расстояние.
— Но, может быть, не достаточно приличное, —
сказал я. — Гроза, кажется, становиться все ближе.
— По-моему, да. Я поразмыслил и хочу потолковать в твою
пользу.
— Если ты хочешь принести мне хоть какую-нибудь
пользу, — сказал я, — я могу тебе сказать, что надо сделать.
— Что же именно?
— Слетай назад и посмотри, насколько далеко на самом
деле гроза, и насколько быстро она двигается. А потом явись и скажи мне.
Хуги перепрыгнул с одной ноги на другую.
— Ладно, — сказал он, взмыл в воздух и улетел,
туда, где как я чувствовал, был северо-запад.
Я оперся на посох и поднялся. Я мог с таким же успехом
продолжать лезть в гору с наивысшей для моих сил скоростью. Я снова зачерпнул
из Камня и силы явились ко мне, словно вспышка красной молнии.
Когда я одолел склон, из направления, в котором отбыл Хуги,
налетел влажный ветерок. Раздался еще один удар грома. Но больше никаких
раскатов и громыханий.
Я извлек максимум из этого прилива энергии, быстро и
продуктивно поднимаясь несколько сот метров. Если мне предстояло проиграть, я
мог с таким же успехом добраться до вершины. Я мог с таким же успехом узнать,
где я нахожусь, и узнать, осталось ли мне вообще что-нибудь, что можно
попробовать.
Когда я подымался, небо у меня в поле зрения все больше
прояснялось. Оно существенно изменилось с тех пор, как я последний раз
рассматривал его. Половина его состояла из ничем не нарушаемой черноты, а
другая из масс плывущих цветов. И весь небосвод, казалось, вращался вокруг
точки прямо над головой. Я начал волноваться.
Именно это небо я и искал, небо, покрывшее меня в тот раз,
когда я прибыл к Хаосу. Я упорно лез выше. Я хотел издать что-то одобряющее, но
у меня пересохло в горле.
Когда я приблизился к краю плато, то услышал звук хлопания
крыльев, и на моем плече вдруг очутился Хуги.
— Гроза почти готова наползти на твой зад, —
доложил он. — Будет здесь в любую минуту.
Я продолжал подыматься, достиг ровной почвы и втянул себя на
нее. Затем я постоял с минуту, тяжело дыша.
Ветер, должно быть, постоянно очищал эту местность от
тумана, потому что это была высокая гладкая равнина и я мог видеть небо на
большом расстоянии впереди. Я двинулся вперед, найти точку, с которой я мог бы
взглянуть на противоположный край. Когда я двигался, звуки грозы доносились до
меня четче.
— Я не считаю, что тебе не удастся пересечь
равнину, — сказал Хуги. — Не промокнув.
— Ты же знаешь, что это не обычная гроза, —
прохрипел я. — Будь иначе, я был бы благодарен за шанс напиться.
— Знаю. Я говорю фигурально.
Я проворчал что-то грубое и продолжал идти.
Постепенно перспектива передо мной увеличилась. Небо все еще
продолжало свой безумный танец с вуалями, но освещение было более, чем
достаточно. Когда я достиг положения, где я был уверен в том, что лежит передо
мной, я остановился и тяжело оперся на свой посох.
— Что случилось? — спросил Хуги.
Но я не мог говорить. Я просто показал на огромную пустошь,
вытянувшуюся где-то ниже противоположного края плато, простираясь, по меньшей
мере, на сорок миль, прежде чем упереться в еще одну гряду гор. А далеко влево,
по-прежнему, оставшаяся в силе, шла Черная дорога.
— Пустошь, — сказал он, — мог бы тебе
сказать, что она была тут. Почему ты не спросил меня?
Я издал звук, нечто среднее между стоном и рыданием, и
медленно опустился на землю.
Не уверен, коль долго я оставался в такой позе. Я более чем
чувствовал себя в лихорадке. Посреди этого я, казалось, увидел возможный ответ,
хотя что-то внутри меня восстало против него. Наконец, меня пробудили звуки
грозы и болтовня Хуги.
— Я не могу опередить ее и попасть в то место, —
прошептал я. — Нет никакого способа.
— Ты говоришь, что потерпел неудачу, — сказал
Хуги… — Но это не так. В усилиях и борьбе нет ни неудач, ни побед. Все это
только иллюзия эго.
Я медленно поднялся на колени.
— Я не говорил, что потерпел неудачу.
— Ты сказал, что не сможешь дойти до своей конечной
цели.
Я оглянулся туда, где теперь сверкали молнии, когда гроза
подымалась ко мне.
— Все верно, я не смогу это сделать таким образом. Но
если отец потерпел неудачу, я должен попробовать нечто такое, что, как пытался
убедить меня Бранд, сделать мог только он. Я должен создать новый Лабиринт, и я
должен сделать это прямо здесь.
— Ты? Создать новый Лабиринт? Если не сумел Оберон, то
как же это может сделать человек, который едва держится на ногах? Нет, Корвин,
смирение — вот добродетель, которую ты можешь лелеять.
Я поднял голову и опустил посох на землю. Хуги слетел, встал
рядом с ним, и я посмотрел на него.
— Ты не хочешь верить ничему, сказанному мной, не так
ли? — сказал я ему. — Но это не имеет значения. Конфликт между нашими
взглядами непреодолим. Я смотрю на желание, как на скрытое самоотождествление,
и на усилия — как на его рост. Ты — нет.
Я двинул руки вперед и положил их на колени.
— Если для тебя величайшее благо — соединение с
Абсолютом, то почему ты не полетишь и не рискнешь присоединиться к нему, в
форме приближающего всеохватывающего Хаоса? Если я потерплю здесь неудачу, он
станет Абсолютом. Что же касается меня, то я должен попробовать, покуда есть во
мне дыхание, воздвигнуть против него Лабиринт. Я делаю это потому, что я есть —
что я есть, а я есть человек, который мог бы быть королем в Амбере.
Хуги опустил голову.
— Сперва я увижу, что ты съешь ворона, — сказал он
и хихикнул.
