Охотники движутся привычными маршрутами по территориям охотничьих концессий в далеком буше и за их пределами и знают, что полицейские охраняют дороги лишь номинально. У них установлен постоянный тариф для подарков.
— Эй! — крикнул Стоффель следопыту на верху машины. — Дай-ка Джуно ногу жирного буйвола. Посмотри только, как он исхудал. Надо его подкормить.
Из-под брезента достали ногу буйвола, еще в шкуре, пыльную, облепленную жужжащими мухами. Охотники имеют неограниченный доступ к мясу диких животных, которых вполне законно убивают их клиенты.
— Эти бедняги страдают от недостатка протеина, — объяснил Стоффель клиенту, когда американский охотник присоединился к ним. — За ногу буйвола он продаст вам жену, за две — душу; за три, вероятно, продаст всю эту проклятую страну. И во всех случаях для вас это невыгодная сделка.
Он захохотал и познакомил своего клиента с Дэниэлом.
— Это Стив Корнак из Калифорнии.
— Разумеется, я вас знаю, — перебил американец. — Большая честь познакомиться с вами, доктор Армстронг. Я всегда смотрю ваши телепередачи. Кстати, у меня случайно с собой ваша книга. Я бы хотел показать дома детям автограф. Они большие ваши поклонники.
Дэниэл про себя поморщился от такой цены славы, но, когда клиент вернулся из кабины с одной из его ранних книг, подписал форзац.
— Куда направляешься? — спросил Стоффель. — В Лусаку? Поезжай за мной, я буду вести переговоры. Иначе всякое может случиться. Можешь доехать за неделю, а можешь и вовсе не добраться туда.
Полицейский, по-прежнему улыбаясь, поднял шлагбаум, козырнул, и они проехали. Отныне путешествие превратилось в подобие королевской процессии, и куски мяса регулярно появлялись из-под брезента.
— Розы, розы по всему пути, и дорога, устланная бифштексами из буйволятины.
Дэниэл улыбался, втапливая педаль, чтобы не отстать от грузовика. Они ехали по плодородным землям, орошаемым водами реки Кафи. Это район производства сахара, кукурузы и табака, где фермами владеют почти исключительно белые замбийцы. До установления независимости фермеры состязались друг с другом красотой своих владений. С главной дороги видны были беленые дома и постройки, как жемчужины в зелени, посреди с любовью возделанных полей. Все изгороди аккуратно чинили, и в виду дороги пасся гладкий, сытый скот.
Сегодня намеренная неприглядность ферм была попыткой хозяев уберечься от завистливых алчных глаз. «Если выглядеть слишком хорошо, — объяснил один из фермеров Дэниэлу, — все отберут». Ему не нужно было растолковывать, кто отберет. Золотое правило этой страны: если у тебя что-то есть, не хвастайся. Белые фермеры живут крошечным изолированным племенем в своих маленьких анклавах. Подобно своим предкам-пионерам, они сами варят мыло и производят другие необходимые вещи, которые невозможно найти на пустых полках местных магазинов.
Кормятся они в основном плодами своей земли, но тем не менее живут относительно спокойно в своих гольф-клубах, поло-клубах и театральных кружках. Детей посылают учиться в университеты Южной Африки, употребляя на это те ничтожные количества иностранной валюты, которые им позволяют иметь; они старательно держатся тише воды ниже травы и всячески стараются не привлекать к себе внимания.
Даже власть, воцарившаяся в правительственных залах Лусаки, понимает, что без этих фермеров и так непрочная экономика страны рухнет окончательно. Кукуруза и сахар, которые производят белые фермеры, не дают остальному населению умереть с голода, а их превосходный табак восполняет крошечный ручеек иностранной валюты, который уже не могут питать медные шахты.
— Куда же нам уйти? — задал Дэниэлу риторический вопрос его информатор. — Если уйти отсюда, уйдешь гол как сокол. Нам не позволят взять ни пенни, ни прутика. Вот мы поневоле и хватаемся за любую возможность.
Когда колонна из двух машин приближалась к Лусаке, Дэниэл увидел наглядное воплощение одного из многих безрадостных явлений новой Африки — массовое переселение деревенского населения в города.
Когда они проезжали пригородами Лусаки, Дэниэл чувствовал запах трущоб. Дым кухонных костров, зловоние выгребных ям и груд разлагающегося мусора, запах кислого пива, которое незаконно варят в открытых баках, запах немытых в отсутствие проточной воды тел. Это запах болезней, голода, нищеты и невежества — густой запах новой Африки.
Дэниэл угостил Стоффеля и его клиента пивом в баре отеля «Риджуэй» и, извинившись, направился к стойке регистрации. Ему дали номер, выходящий на плавательный бассейн, и он наконец смыл под душем грязь и усталость последних двадцати четырех часов. Потом взял телефонную трубку, позвонил в британское посольство и успел поймать телефонистку до окончания рабочего дня.
— Могу я поговорить с Майклом Харгривом?
Он затаил дыхание.
Два года назад Майк Харгрив работал в Лусаке, но с тех пор его могли перевести в любой уголок планеты.
— Соединяю с мистером Харгривом, — сказала через несколько секунд девушка, и Дэниэл с облегчением перевел дух.
— Говорит Майкл Харгрив.
— Майк, это Дэнни Армстронг.
— Боже, Дэнни, где ты?
— Здесь, в Лусаке.
— Добро пожаловать в волшебную страну. Как ты?
— Майк, мы можем увидеться? Хочу попросить тебя об одолжении. — Приходи сегодня на ужин. Венди будет рада.
Майкл жил в дипломатической резиденции на холме Нэбс, на расстоянии пешей прогулки от Дома правительства. Как и все остальные дома на улице, этот был укреплен, как тюрьма Мэйз
[8].
По всему периметру тянулись десятифутовые стены, увенчанные колючей проволокой. Вход охраняли двое вооруженных малондо — ночных дежурных.
Майкл Харгрив унял пару сторожевых ротвейлеров и радостно поздоровался с Дэниэлом.
— Ты не рискуешь, Майк.
Дэниэл показал на охранные предосторожности, и Майкл поморщился.
— На этой улице в среднем раз в ночь происходит взлом. Несмотря на охрану и собак.
Он провел Дэниэла в дом. Венди вышла и поцеловала его.
Венди — настоящий куст роз, со светлыми волосами и невероятно прекрасной английской кожей.
— Я забыла, что во плоти ты еще привлекательней, чем по телевизору, — сказала она.
Майкл Харгрив напоминал оксфордского декана, но на самом деле он работал на МИ-6
[9]. С Дэниэлом они впервые встретились в Родезии в конце войны. Дэниэл тогда был болен и угнетен сознанием того, что дело, в котором он участвует, не просто проиграно, но и оказалось неправым.
