– Бог в помощь, отец Акинфий! – произнесла женщина, стараясь придать голосу ровный спокойный тембр и тем самым скрыть своё волнение.
– Храни тебя Господь, Мария! – ответствовал Акинфий. – Ты посмотри только, какие уродились огурчики! Будем, что убирать на Евдокию-огуречницу.
Мария приблизилась к Акинфию.
– Я только что с болота… – тихо сказала она и заговорчески посмотрела на священника.
Акинфий встрепенулся.
– Как там раб божий Алексей? – настороженно спросил он, почуяв неладное.
– Пропал… – коротко ответила женщина.
Акинфий осенил себя двуперстием.
– Очнулся стало быть… Это через столько лет! Точно говорится: пути Господни неисповедимы! Помню его молодым, красивым, статным офицером… Сколько же мне тогда было?.. Лет шестнадцать, не боле!
– Что делать, отец Акинфий? – волновалась Мария.
Тот пожал сухонькими плечами.
– Да ничего, матушка. Ничего… То, что он очнулся – промысел Божий. Если хотите – чудо! Знать Господь возложил на него свой перст, пробудил и отправил в мир людской.
– Да как же он там уцелеет? – волновалась Мария. – И как из леса выйдет?
Акинфий улыбнулся.
– Коли Алексей по багле прошёл, не оступился в болото (а я в этом не сомневаюсь), то и из леса выйдет. Господь его не оставит. Чудо, что он после стольких лет смог очнуться и своими ногами уйти. Ты только верь, матушка…
– Я верю… Но боюсь за него… – Мария смахнула тыльной стороной руки слезинку со щеки.
– А ты молись, матушка. И я за него помолюсь. Не всегда нам дано постичь замысел Господа. Знать дело у него в миру осталось незаконченное. Вот уладит Алексей все свои дела и приберёт его Господь. У каждого из нас своя дорога к Всевышнему.
Село Венгерово. 1994 год
Телега Григория приблизилась к селу. Рыжуха, почуяв близость дома, пару раз всхрапнула и, снова понурив голову, поплелась уже по сельской дороге.
– Почти добрались… – констатировал Григорий. – Ещё немного осталось…
Телега, поскрипывая, приближалась к центру села – церкви святого Спаса. Старовер, словно пробудившись ото сна, всем телом подался вперёд, а затем промычал что-то невнятное, указывая длинными перстами правой руки на церковь.
– Церковь Святого Спаса… Самая красивая в области… Во времена Сталина с неё все купола снесли и кресты. Теперь вот восстанавливают… Говорят, будет возведён храм преподобномученицы княгини Елизаветы, вон уже и фундамент закладывают. А часовню Параскевы Пятницы еже освятили… Так, что ежели хочешь – иди помолись…
Старовер молчал, по его щекам струились слёзы и бесследно пропадали в длинной бороде. Григорий оглянулся и пристальным взором смерил незнакомца.
– Что давно в Венгерово не был? Перемен много… Говорят, скоро жизнь наладиться и заживём мы в развитом капитализме. Да так твою через так! Только я во все эти сказки не верю. Нам давно ещё обещали, что будем жить при коммунизме, а деньги станут за ненадобностью. Каждому, мол, по потребностям, а от каждого по способностям! А теперь развали всё подчистую, разворовали! Три кожевенных завода на селе были… И что? Где они теперь? Стоят, не работают… Неужто обувка никому не нужна? А церковь восстанавливают… Пусть я не верую, но дело хорошее… Эх, за что отцы наши воевали и деды? За то, чтобы народное добро растащили?! Деда моего Михаила Венгерова колчаковцы расстреляли, а до это пытали нещадно… Памятник ему стоит в центре города… Не удивлюсь, если в одно прекрасное время снесут: скажут, пережиток прошлого…
Григорий что-то говорил о своём, о наболевшем. Старовер же долго смотрел на церковь, провожая её взором, из его глаз струились слёзы.
Так за монологом Григорий подкатил к дому, соскочил с телеги, отворил выкрашенные коричневой краской ворота. Рыжуха, умная животина, сама зашла во двор и остановилась. Из будки выскочил пёс Гошка, приветливо тявкнул, пробежался вокруг телеги. Григорий затворил ворота и начал распрягать лошадь, затем отвёл в стойло и наполнил бадейку чистой водой. Рыжуха тотчас припала к ней губами.
Старовер сидел на телеге посреди двора. Подле него крутился Гошка, с интересом поглядывая на гостя.
Григорий завёл Старовера через сени в дом. Обстановка была простой, выдавая одинокий образ жизни хозяина. На столе стояло пара глиняных горшков, на плоской тарелке с надколотым краем лежал молодой зелёный лук и редис, чуть поодаль – хлеб, нарезанный толстыми ломтями. На выкрашенном белой краской деревянном буфете сидела серая кошка. При виде хозяина она смачно зевнула, томно вытянула передние лапки и осталась лежать на прежнем месте.
Горницу в три окна от спальни отделяли ситцевые цветастые занавески, повешенные ещё заботливой рукой ныне покойной хозяйки. С тех пор Григорий в жилище ничего не менял. Всё осталось, как прежде при жене.
В правом углу от входа видели иконы. Григорий, хоть и разочаровался в Господе, убрать их таки не решился. Лишь изредка смахивал с них пыль, свечей не разжигал. Между окнами, украшенными белыми занавесками с ришелье, виднелись в самодельных рамках старые фотографии начала века, времён второй мировой войны, шестидесятых годов, когда Григорий и его жена были молоды и полны надежд на будущее. Современным фото среди них места не нашлось.
Старовер, как столб стоял подле двери.
– Да ты проходи, садись, – Григорий жестом указал на диван, застеленный гобеленовой накидкой, купленной в местном сельпо. Над диваном красовался плюшевый коврик с изображением оленя с ярко-оранжевыми рогами и такими не копытами. – Сейчас одёжку тебе подходящую подберу.
Григорий скрылся в спальне. Послышался звук открывшейся двери шифоньера. Старовер тем временем осмотрелся, осторожно прошёлся по горнице, остановился около старых фотографий, развешенных между окон. Одна особенно привлекла его внимание. Старовер что-то помычал, снял фото со стены и впился в неё цепким взором.
– Одёжа не абы что, – послышался голос Григория из спальни, – но чистая и не рваная. В ней за венгеровца вполне сойдёшь.
Хозяин вышел из спальни и застал Старовера с фото в руках. Он бросил вещи на диван.
– Чего смотришь? – удивился Григорий. Приблизился к Староверу и принял у него из рук фото. На нём был изображён мужчина лет тридцати пяти в амуниции красноармейца с казачьей шашкой наперевес. – А!!! Так это ж прадед мой, Михаил Венгеров. Фотография чудом сохранилась. – Григорий повесил фото на прежне место. – Давай переодевайся, я сейчас ботинки тебе принесу.
Когда Григорий вернулся из сеней с ботинками в руках, Старовер стоял на прежнем месте.
– Ох, горе ты моё… Давай раздевайся, помогу тебе… – в сердцах произнёс хозяин. – Запуганный ты какой-то… Да никто тебя в моём доме не обидит… Немного очухаешься, да я тебя ко врачу отведу.
Вскоре Старовер, обряженный в обновки, сидел за столом.
