— Полет мысли, резкость, дерзость, ненависть к стереотипам — вот что заставило Пэгги создать эту коллекцию, — с фанатизмом доказывал свою точку зрения парень в зеленой рубашке.
— Но ведь Хундертвассер в Вене круче! — перебило его смелое замечание. — Там один за все отвечает. Сам нарисовал, сам себя промоутировал, сам построил свой собственный музей, а потом отвалил в сторону Тихого океана и поселился то ли в Австралии, то ли в Новой Зеландии. А так, те же точки, закорючки, полосы и блямбы. Но Хундертвассер в одиночку сделал свое дело, как супермен. Незабвенная же Пэгги Гуггенхайм просто собрала в одну кучу то, что другие супермены от искусства — Кандинский, Миро, Малевич, Поллак растеряли по всему миру по пьянке или по нищете. Так кто же круче?
Никита на всякий случай начал готовить спич о Дали и Пикассо, изо всех сил вытаскивая из подсознания ночные кошмары этих двух великих испанцев. Но лучше молчать. Они все равно знают больше. Славик присел рядом, дал стакан, в котором было водки на два пальца и лед:
— Дружище, выпьем лучше, чем слушать этот бред.
Никита решил играть от обороны, временно контратакуя:
— А девушки? Хочешь в их глазах выглядеть дураком? Включайся в дискуссию!
Славик тут же полез в кучу с криком:
— Ты Пэгги не трогай!!!
Даша прыснула смехом, как апельсин соком. Махнула рукой и удалилась в сторону кухни. Никита слушал с интересом и больше всего боялся, что начнут расспрашивать про войну, но, к счастью, искусствоведческая тема не менялась. Он больше грел стакан, держа его обеими руками, чем пил. Вид же состроил соответствующий, как просила Даша. Девицы с пониманием бросали на него незаметные оценивающие взгляды. Никита улыбнулся непроизвольно доброй, застенчивой, давно забытой улыбкой, девицы начали бросать на него взгляды с удвоенной скоростью. Надо дать понять им, ради кого Никита здесь. Он поставил стакан с виски и вышел на кухню. Даша уже намастерила огромное количество бутербродов с ветчиной, сыром и зеленью. Он подошел и сзади обнял ее за плечи. Она тут же резко повернулась и прильнула к нему. Немного отстранившись, посмотрела ему в глаза.
— Понимаешь, пока тебя не было, случилось кое-что. Я встретила человека, хорошего человека. Еще не разобралась, как к нему отношусь. Тебя не было, и все шло само собой. Цветы. Свидания. Теперь ты здесь и я не знаю, что делать.
Никита еле сдержал гримасу отвращения. Как банально. И все же лицо его выдало. Даша все поняла, но продолжала обнимать его.
— Ведь ты никогда не говорил мне, что любишь меня. Я думала, мы просто встречаемся. Ты любишь меня?
Никита помолчал секунду и ответил:
— Оставь меня ночевать, и я подумаю. Кстати, его нет среди гостей? А то напьюсь, и выйдет конфуз.
Его голос был спокоен, ровен и неприкрыто злобен. Даша повернулась к кухонному столику, снова занялась бутербродами и ответила, не поворачиваясь:
— Он и не может тут быть. Это вечеринка друзей, он бы меня смущал. Он хочет устроить мою жизнь, а я думаю, позволить это ему или нет. А ты сказал пошлость, но я сама хочу, чтобы ты остался. Это я решила сразу, как только ты позвонил. Сейчас, пожалуйста, иди к гостям.
Никита отпустил ее и вышел. Через две минуты ко всем присоединилась и Даша. Они сели рядом. Славик все время пытался объяснить компании и, прежде всего, Никите, преимущества домашних кинотеатров. Никита плохо представлял, что это такое, но подтверждающе кивал.
— Мы все еще в хвосте мировой цивилизации. Не ДВД домой покупать надо, а полный комплект искусственной реальности, — басил Славик, тыкая большим пальцем в лицо своему другу, компьютерщику по имени Боря, который размахивал насаженным на вилку соленым огурцом и как дирижер управлял речью Славика, в особо удачных пассажах делая ответный выпад вилкой прямо в физиономию друга. Девушки спорили о телевидении. Крыли последними словами какое-то новое телешоу, всех телеведущих до одного, особенно тех, кто читает новости, и с трепетным придыханием произносили аббревиатуру НТВ. Никита иногда смотрел телевизор в Чечне и немного понимал суть дискуссии. Тема постепенно менялась. Девушки переключились на горячие точки. И вот заветный вопрос:
— А вы, Никита, что думаете о чеченской теме на нашем телевидении? Как ребята, кто там воюет, относятся к новостям и телепрограммы о себе?
— Давайте проще, девчонки, — отшутился Никита. — Без обид. Никакую войну нельзя показать по телевидению во всей красе. Командование не допустит. Поэтому и обсуждать нечего.
И чтобы девочки не обиделись на жесткие слова «сурового воина», Никита перешел на курьезы боевых будней. А ведь бывали, действительно, невероятные происшествия.
Во время следования колонны по горной дороге, с пролетавшей мимо «вертушки» выпала пустая банка «Пепси» и попала прямиком по каске капитана Познякова. Батальон уходил в горы на месяц. Но капитан Позняков был молод и горяч. Он запомнил бортовой номер вертолета и подобрал эту банку. Через месяц он вернулся с гор, полный желания засунуть эту жесть тому, кому надо, туда, куда надо, и как можно скорее. На аэродроме в Ханкале капитан нашел эту вертушку, нашел ее командира, держа банку наготове… И что же? Командиром оказался его школьный друг. Они не виделись двенадцать лет. Вот это была встреча. Полк и эскадрилья гудели. С тех пор Позняков утверждал, что его друг очень меток и специально попал этой банкой ему по голове. Чтобы привлечь его внимание.
Таких историй много и не все они правдивы, не все интересны, иногда не смешны, но Никита давно заметил, что военные байки и анекдоты всегда популярнее, чем истории о смерти, которых он помнил намного больше, но не хотел рассказывать никогда.
Потом Никита станцевал безо всякого желания подряд не менее пяти медленных танцев. Девушки авансов не выдавали, но периодически смотрели прямо в глаза. Как Даша на кухне. На нее все это время Никита старался не глядеть.
И, кажется, компьютерщик Боря понял, что что-то не так, первым начал прощаться, потянув за собой уже совершенно невменяемого Славика, который не желал уходить ни под каким видом и бессвязно славил домашние кинотеатры. Когда, наконец, гости ушли, он и она не знали, что делать. Молчали.
Он очищал стол от бутылок и тарелок. Она наполняла посудомойку. Это было как-то по-домашнему, словно они давным-давно настоящая семейная пара и понимают друг друга с полуслова. А ведь это одна из картинок будущей счастливой жизни, которые представлял себе Никита там, в горах. Да только картинка оказалась в картонной рамке, непрочной. Его вина — он эту картинку представил, а Даше о ней не рассказал.
Никита никак не мог решиться войти в спальню. Даша крикнула:
— Смелее, сержант! Ссориться завтра будем!
Утром он ушел, когда она еще спала.
* * *
Подходя к своему подъезду, Никита увидел на лавочке своего единственного соседа среди обитателей дома, которого он знал в лицо и по имени, — Филиппа Арсеньевича. Вернее, по ногам. У него нет то ли одной ноги, то ли обеих, Никита никогда не присматривался. Сидит он целыми днями на лавочке, смотрит с тоской на тюремную бутырскую стену и философствует. Арсеньевич еще при Сталине служил в органах, но никогда не признавался, где точно и чем занимался. Современная жизнь его раздражала.
