– Вам не кажется странным, что он как бы изолирован от коллектива и варится в собственном соку?
– Ребята его уважают.
– Я не о том. Скрытен. Болезненно раним. Недавно посмотрел его личное дело. Родителей нет. Детдомовец. Несмышленышем эвакуирован из Ленинграда.
– Откуда?
– Из Ленинграда… Есть любопытнейшие факты… – Аракелян перелистал настольный календарь. – Возьмем прошлый год… В феврале Пробкин в пургу нашел в степи заблудившегося охотника и полузамерзшего привез на аэродром. В том же месяце на его самолете загорелся двигатель. Причина техническая. Он в воздухе потушил пожар и благополучно приземлился. В декабре, уже на «супере», пришел домой на одном двигателе, хотя и в нем барахлила свеча… Как?
– Англичане бы сказали: «Полет с помощью брюк», а у нас на фронте говорили: «Пилот божьей милостью!»
– А милость людская проходит мимо него: в карточке Пробкина ни одного поощрения! Это когда за любое здравое решение или действие другие достойно награждались. Неудобный для руководства человек?
– Ершист, прямолинеен, таким трудно жить. Вы работаете с ним три года…
– Упрек принимаю. Долго жил по принципу Терещенко: «Время – километры». Километры – это план, премия, повышение по службе и прочие блага. Взрослею понемногу. Поинтересуйтесь Пробкиным, Борис Николаевич. Мне кажется, вы можете смотреть на людей не только как на машину для выдачи продукции. Попробуйте стать ему хорошим товарищем, наставником. А я вам передам кое-что из своих наблюдений.
– С чего начать?
– Сообщите Кроткому, что Пробкин читает не одну «Мурзилку». Как переваривает – другое дело, но выписывает несколько серьезных газет, только почему-то не в отряде, а на главпочте… Теперь позвольте залезть вам в душу?
– По биографии?
– Скорее по некоторым деталям. Если не желаете…
– Давайте, давайте, Сурен Карапетович, исповедовался я в разных кабинетах, и не однажды.
– Мне неясен самый грустный кусок вашей жизни… Как было дело, Борис Николаевич?
Романовский медленными движениями ладони потер лоб, посмотрел в вопрошающие глаза Аракеляна и начал рассказ. Он говорил, а парторг забыл, что перед ним сидит не юноша. Уже не видел поседевших висков. Не верил, что это было так давно. Прошлое вернулось…
* * *
Немцы, сжимая фронты, откатываются, цепляясь за каждую пядь белорусской земли. Зима, но, бывает, потом пропитываются меховые комбинезоны летчиков в воздухе. В один из таких дней над рекой Безымянной истребители дивизии генерала Смирнова схватились с асами из эскадры «Бриллиантовая молодежь». Западнее всех жестоко дрались летчики майора Дроботова, прикрывая штурмовиков. «Горбатые» расстреливали немецкую пехоту, топили технику с понтонами, переброшенными через широкие полыньи.
Выше всех носился белый «Мессершмитт-109». Он не вступал в бой, но его команды четко выполнялись немецкими истребителями.
И все же перевес боя явно склонялся на сторону летчиков майора Дроботова. Ведомой Кроткого была Катя. Романовский, защищая хвост самолета командира полка, посматривал и за ней.
Катя всегда остро чувствовала время и без часов определяла его с точностью до минуты. По радио все услышали ее голос: «Мальчики, посмотрите на бензиномеры!» Романовский бросил взгляд в ее сторону и увидел четырех «мессов», вынырнувших из облака. Светлые, мерцающие трассы из пушек тянулись к паре Кроткого. Крутым виражом со скольжением Кроткий ушел из-под огня. Катя запоздала выполнить маневр. Снаряд вырвал правую часть капота у ее машины, и козырек зарябил от капель масла. Она выправила дрогнувший самолет и увидела рядом. трёхпушечный «фокке-вульф» с жёлтым коком винта и бубновым тузом на фюзеляже. Сквозь стекло кабины просматривалось бледное лицо с большими чёрными глазами. Немецкий пилот резким движением руки вытер мокрый лоб и ушел вверх.
Машина плохо слушалась рулей, тряс мотор, и Катя, наращивая скорость, начала выходить из боя. И вдруг почувствовала, будто спину сверлит чей-то взгляд. Оглянулась. Сзади пристроился тот же «фоккер», серый диск его винта крутился рядом у самого хвостового оперения. «Таранит!» – подумала Катя, и показалось, будто ее раздели и сейчас окатят ледяной водой из брандспойта. За всю войну немцы ни разу не решались на таран – не пошел на сшибку и этот.
«Бубновый туз» ударил из трех стволов, и обломки хвоста Катиного самолета перемешались с дымом. Увидев, что за бронеспинкой у нее почти нет фюзеляжа, и почувствовав вихревой сквозняк в кабине, девушка потеряла сознание. В чувство ее привела ручка управления: она больно била Катю по рукам и коленям. Самолет крутился, падая носом вниз. Девушка, почти задохнувшаяся в дыму и пыли, ухватилась за скобы фонаря кабины и потянула их. Фонарь только чуть стронулся. «Ну, помоги же, помоги!» – кричала она Романовскому, на миг вспоминая его теплую и очень сильную руку. Она не видела ничего сквозь пелену слез и боролась вслепую. Приподнялась на сиденье, уперлась коленями в приборную доску и всем телом рванула фонарь. В образовавшуюся щель можно было просунуть голову. Она с трудом развернулась в кабине затылком к воющему мотору и высунулась за козырек.
Оттолкнувшись ногой, Катя перевалилась за борт, но парашют клапаном зацепился за козырек кабины, ребро ранца держал переплёт бокового стекла. Тугой струей воздуха ее придавило к остаткам расщепленного фюзеляжа, голову било о потрескавшуюся обшивку. «Мама! Ма-а-мочка, за что меня так! Мамулечка! Лучше сразу! – Она потянулась к пистолетной кобуре, но, как только отвела в сторону руку, ее перевернуло и тяжко ударило животом о борт. – А мы так с Борей хотели сына, мамочка! А-а-а!» – Катя яростно крутнулась и… почувствовала себя невесомой. Самолет падал рядом, обдавая девушку гарью из мотора. Она щеками ощущала жар раскаленных патрубков. Потом обрубок истребителя вильнул в сторону. Катя дернула вытяжное кольцо парашюта.
И два самолета, провожавшие ее почти до земли, взметнулись ввысь. Через минуту в прицеле Романовского заплясал «бубновый туз».
– Не трожь его! Возьмем в клещи, – передал майор Дроботов.
Рядом с немцем Романовский увидел самолет Кроткого.
Куда бы ни отворачивал «бубновый туз», всюду натыкался на истребитель.
Крыло к крылу с ним летели Дроботов и Кроткий, а сверху прижимал к земле Романовский.
– Прикройте нас! Отсеките слева шестерку! – приказал Дроботов по радио своему заместителю.
Кроткий видел, как нервно крутит мокрой головой лысоватый пилот, наушники скособочились на шее. Вот он повернул к нему лицо, и желтый нос «фоккера» покатился в сторону его самолета. Дрогни Кроткий, испугайся столкновения, и немец вырвется из клещей. Кроткий окаменел. Немец, почти коснувшись его консоли, резко дернулся в сторону майора Дроботова и поднял пистолет. Пуля парабеллума, пробив форточки двух кабин, свистнула у виска майора. Дроботов плюнул в сторону немца. Воля «туза» была окончательно сломлена пулеметной очередью Романовского: голубоватые трассы протянулись над носом «фоккера», сбили радиоантенну и заставили немца скользнуть вниз.
