И два самолета, провожавшие ее почти до земли, взметнулись ввысь. Через минуту в прицеле Романовского заплясал «бубновый туз».
– Не трожь его! Возьмем в клещи, – передал майор Дроботов.
Рядом с немцем Романовский увидел самолет Кроткого.
Куда бы ни отворачивал «бубновый туз», всюду натыкался на истребитель.
Крыло к крылу с ним летели Дроботов и Кроткий, а сверху прижимал к земле Романовский.
– Прикройте нас! Отсеките слева шестерку! – приказал Дроботов по радио своему заместителю.
Кроткий видел, как нервно крутит мокрой головой лысоватый пилот, наушники скособочились на шее. Вот он повернул к нему лицо, и желтый нос «фоккера» покатился в сторону его самолета. Дрогни Кроткий, испугайся столкновения, и немец вырвется из клещей. Кроткий окаменел. Немец, почти коснувшись его консоли, резко дернулся в сторону майора Дроботова и поднял пистолет. Пуля парабеллума, пробив форточки двух кабин, свистнула у виска майора. Дроботов плюнул в сторону немца. Воля «туза» была окончательно сломлена пулеметной очередью Романовского: голубоватые трассы протянулись над носом «фоккера», сбили радиоантенну и заставили немца скользнуть вниз.
А вверху неистовствовал белый «мессершмитт». Он несколько раз пытался атаковать тройку Дроботова, но его перехватывали «яки». Романовский видел «мессера» и знал, что на нем летает барон, командир эскадры «Бриллиантовая молодежь». Сегодня «белый» отрубил штурмовику хвост и вогнал в землю скоростной бомбардировщик. Романовский осмотрелся: пленный немец надежно зажат… и вот уже аэродром.
– За нами вяжется барон. Можно, я его достану? – спросил он Дроботова.
Майор быстро ответил.
– Понял! – подтвердил Романовский и, дав форсаж двигателю, устремился вверх.
Белый «мессершмитт» увидел, что клещи ослабли. Он подал команду. Две пары «фоккеров» опустили носы и в стремительном пике пробили заслон советских истребителей – дали несколько залпов. Один из снарядов попал в крыло пленного «фокке-вульфа», два впились в самолет Дроботова и перебили тросы управления. Самолет начал падать листом. Дроботов, чувствуя, что ручка и педали болтаются и самолет не реагирует на рули, пытался выправить полет двигателем. Мотор взревел на непосильном режиме, истребитель поднял нос и будто повис на невидимом крючке. Потом медленно свалился на крыло. Дроботов выбросился из кабины.
Это произошло над самым аэродромом. С земли видели, как Дроботов дернул вытяжное кольцо. Белый язык купола лениво вышел из ранца, но раскрыться ему не хватило высоты. Стоящие на аэродроме закрыли глаза и услышали мягкий глухой удар.
Подбитый «фоккер» планировал на посадку. За ним приземлился Кроткий. Он торопливо зарулил на стоянку, выпрыгнул из кабины, не снимая парашюта. Задыхаясь, подбежал к товарищам, окружившим изувеченное тело командира, протиснулся к центру и встал на колени около горки белого шелка. Протянул руку…
– Не надо, ему уже не поможешь, лейтенант! – послышался знакомый голос командира дивизии генерала Смирнова. – Не открывайте. Кто ведомый командира?
– Младший лейтенант Романовский, – подсказали сзади.
– Судить! – Генерал повернулся к начальнику штаба и жестко повторил: – Под суд дезертира! Сегодня же мой приказ передайте в армейский трибунал. Романовского вернуть!
– Он не отвечает на вызовы.
Генерал стащил с головы шлем.
– Прощай, Иван! Не брала тебя пуля японская и финская, не споткнулся ты в небе Испании, а тут… Прощай! Ты умер как настоящий солдат. Мы не забудем тебя, родной…
По обветренной щеке Кроткого скатилась слеза. Его нестриженые рыжие волосы трепал ветер. Полусогнутые руки крепко прижимались к телу. Раздавленные стекла летных очков впились в ладонь, и с пальцев капала кровь.
Генерал обнял его за плечи и молча повел в сторону.
Мимо них автоматчик вел немецкого пилота. Он шел медленно, надменно подняв голову, слегка выпятив грудь, туго обтянутую черной шевретовой
23курткой. Около Кроткого он замедлил шаги. Взгляды их скрестились. «Туз» ухмыльнулся: по белому шарфу он узнал летчика, державшего его в «клещах». Немец снял кольцо с безымянного пальца и бросил Короту.
– В награду за железные нервы!
Кроткийна лету отшвырнул кольцо ударом ноги и, сжав зубы, шагнул вперед. Но автоматчик настороженно смотрел уже не на немца, а на него…
* * *
Романовский сидел перед Аракеляном, понурив голову, сцепив пальцы в замок, воспоминания о гибели командира всегда причиняли боль.
– Я многое рассказал со слов генерала Смирнова и Михаила, – пояснил он. – А сам в тот момент действительно не мог слышать вызовы с земли – рация была разбита.
– Мне интересно, как проходил бой?
– Получив разрешение от майора, я потянулся к редким облакам, за которыми скрылся «белый». Пленные немецкие летчики рассказывали о бароне легенды. Будто он точность пилотирования и глазомер оттачивает на метеорологических шарах: подвешивает их на метр от земли и сбивает концом крыла. Если промахивается, разрывает шар очередью из пулемета с первого захода, причем нередко переворачивая самолет на спину. Не скрою, такие рассказы действовали на психику, но я почему-то верил, что не буду «шаром»… Пробив тонкий слой облаков, я увидел его. И выскочил так удачно, что спираль прицела легла на «мессершмитт». Но нажать гашетку не успел! В долю секунды немец перевернулся и пропал внизу. Пока я искал его, снаряд рассек обшивку моего крыла. Барон перехватил инициативу боя и гонял меня, как щенка. Выпарил из меня всю воду! Помню, руки были тяжелыми, будто скованными. А потом ничего, втянулся… Немцу, видно, надоело, а может, бензину мало оставалось. Он положил машину в глубокий крен и потянул ручку. «Мессер» сделал немыслимо резкий разворот и, находясь еще в глубоком крене, сыпанул из всех пулеметов. Трассы из разноцветных бликов словно опутали меня. Тут должен быть конец! Но пронесло. Брызнули в кабину осколки стекла, пули впились в приборную доску и прошили радиостанцию. Видно, с перепугу я схватил ручку на себя и полез вертикально вверх. От перегрузки синие мухи замельтешили в глазах и… чернота. Когда очнулся, прочитал молитву конструктору самолета: Як-3 оторвался на вертикали от «мессера»! Тот карабкался за мной. Лез упрямо. И вот настала секунда, когда он потерял скорость и опору в воздухе, свалился на крыло. Я перевернул истребитель и оказался сзади немца. Сблизился и рубанул… Попал. Барон поставил самолет на крыло, скольжением сбивал огонь. И пламя оторвалось. Он повернул на запад… Как промелькнула линия фронта, я не заметил. Немец проскочил небольшой лес и ввинтился в небо. Я мгновенно среагировал на маневр и подумал, что уж на этой-то вертикали добью белую вошь!.. Не успел… Из леса неожиданно ударила батарея. Зенитные гранаты разорвались на моей высоте. Самолет тряхнуло, вспыхнул мотор, кабину заволокло горячим дымом. Кое-как я развернулся и пошел к своим. Огонь сожрал полкабины, тлели унты. Хорошо, я был в перчатках!.. Увидел сзади острое рыло «мессершмитта». Терять было нечего, и я круто развернул своего подранка и сжал все гашетки. Мощной пулеметно-пушечной отдачи мотор не выдержал, захлебнулся совсем. Я кое-как вывалился. Ожидая хлопок парашюта, увидел падающий «мессершмитт», а выше себя – черный купол. Барон вместе со мной спускался на нейтральную полосу. Земля молчала… Я упал в воронку, быстро выполз, освободившись от парашюта. Совсем рядом возвышались брустверы наших траншей. Еще заметил, как из-за них выметнулись фигуры бойцов… Барон упал недалеко. Я пошел к нему с пистолетом, а стрелять забыл. Шел в каком-то полусознании. Хотелось одного: дотянуться до горла. Именно горла! Почему-то его шея представлялась мне тонкой и шершавой, как у хищного грифа. Барон стрелял. Попал мне в левое плечо, из рукава комбинезона полетела вата… На дне разрушенного окопа мы встретились. Лицо барона оказалось совиным, старым и сморщенным, а шея толстой и жилистой. Потом я увидел немецкого солдата. Он замахнулся прикладом, а я руки не мог уже поднять. Но вдруг солдат перегнулся и упал в снег. Меня схватили чьи-то руки и потянули из окопчика. Это были красноармейцы…
