– Старается!
– Ха-ха-ха! – загремел солдат, откинув голову и выпятив живот.
– Встать, русская свинья! – заорал Криц по-немецки. – Ты забыл о почтении, шкура!
Артиллерист поднялся с корточек и равнодушно уставился вдаль.
Криц орал в том же тоне, но уже по-русски:
– Все сорвалось. Леса обложили каратели. Связь с бригадой прервана. До завтрашней ночи ждать нельзя. Под утро полигон взорвут… Молчишь? – перешел на немецкий. – Я тебе покажу-у! – И с размаху обжег спину артиллериста шомполом. – Работать, немедленно работать!
Кроткий застыл с поднятым молотком. Артиллерист сел, взял в руки инструмент.
– Не горюй. Как стемнеет, готовьтесь к побегу, – ворчал по-русски Криц. – Есть выход.
Он отошел от артиллериста, накричал на Кроткого и не спеша, с достоинством удалился. Михаил Кроткий удивленно смотрел ему вслед.
– Пушкарь, разжуй мне… Кто этот оборотень?
– Не понял? Наш он. Аким Грицев.
– А почему Криц?
– Так немцам легче и приятнее выговаривать.
Ночью в бараке не спали. Прислушивались к каждому шороху на улице, к неторопливому шагу часового. Окрик. Разговор. Приглушенный стон. Вошел Аким Грицев с автоматом и винтовкой в руках. Все повскакали с соломы, окружили его.
– Готовы? – И, подняв руку, он приглушил быстрый ответ:
– Артиллерист, возьми винтовку. Тебя, кажется, взяли в Дмитровке?
– Точно, браток.
– Значит, окрестности знакомы… Поведешь группу. В Дмитровку не заходить: там воинская часть. Идите к фронту, сейчас это менее опасный путь. Вот немного харчей, – протянул он противогазную сумку. – И еще весть на дорогу: позавчера фельдмаршал Паулюс бросил оружие в Сталинграде! Прикончили там немчуру!
– Ур-ра!
– Тише! Ти-ше, говорю!
– Есть, браток! Дай я тебя расцелую… Пошли, ребята!
Аким повернулся к Кроткому:
– Над тобой здорово поработали, парень. Душа-то держится? Обузой будешь ребятам в походе, а задержатся из-за тебя – значит, погибнут. Парашютом управлять умеешь?
– Двенадцать прыжков.
– Тогда… – Аким понизил голос до шепота и что-то Кроткому объяснил. – Понимаешь?
– Когда он летит?
– С рассветом.
– Согласен! Но нельзя ли как-нибудь передать «привет» Штруму?
– На этот счет я получил приказ, недолго жить гаду! Пошли. – И Аким взял Кроткого под руку. – Что… сам? Крепок ты, медведь!
Кроткий вышел из барака, вдохнул свежий морозный воздух, увидел звезды, чистые, яркие, и еще раз глубоко вздохнул. Свобода! Следуя за Акимом, он прятался в тени от домов и быстро перебегал серебристые лунные дорожки.
* * *
– Тише! Здесь ползком. Нас ждут у самолета вон в той будке.
Полз Кроткий трудно, ныла отбитая грудь, вывернутая в плече рука плохо слушалась, он сильно подгребал только правой и отталкивался ногами, тихонечко постанывая.
Они ползли от околицы деревни по аэродрому к стоянке самолетов, пытаясь слиться с желто-черным снегом. По стоянке шарил луч прожектора, будто подметая ее, вычерчивая китообразные силуэты «Хейнкелей-111».
– Бегом! – приказал Грицев, когда луч уполз в сторону.
Они рванулись к ящику из-под авиадвигателя, превращенного в будку для мотористов. Юркнули в маленькую дверь. Их встретил шепот:
– Аким?
– Мы. Как дела?
– Часовой на том конце стоянки. Подвижный пост еще не выходил из караулки. Провода от электромотора мы вывели наружу.
– Одежка?
– Есть.
Михаилу Кроткому дали отдышаться, сунули в руки ватный комбинезон и эрзац-валенки с портянками из шинельного сукна. Он переоделся в темноте, затянул на плечах лямки маленького пилотского парашюта.
– Готов? – ощупал его Грицев. – Пошли!
Проклиная луну и служаку-прожекториста, они выждали удобный момент и перебежали к ближайшему самолету.
Под широкими крыльями «хейнкеля» – густая темнота. Моторист покопался у выступа кабины нижнего стрелка, нашел концы проводов, скрутил их одним витком. Тихое жужжание электромотора внутри фюзеляжа пригнуло Кроткого к земле, но он сразу выпрямился.
– Иди сюда. Полезай. Удержишься? – В карман Кроткому сунули кусачки. – Не вырони, перекусишь тросы.
Три полутонные бомбы прощупал над собой Михаил Кроткий. Ухватился за среднюю. Холод от нее жег кожу. Ныли мышцы разбитого плеча, слабли кисти.
– Упаду, хлопцы!
Плечами его приподняли, поддержали.
– Зацепись ногой!
Тихо заворчал электромоторчик. Створки бомболюка пошли вверх, мягко придавили спину.
– Счастливо добраться! – услышал он голос Грицева.
– До встречи, други!
Теперь он лежал в металлических листах бомболюка, слегка прижатый ими к сигаре, начиненной тротилом. Попробовал развести руки. Дотянулся до ветрянок средней и правой бомб, пощупал тросики предохранительных чек. Передвинулся влево. Коченеющие пальцы скользнули по округлости третьей бомбы: предохранителя на боеголовке не было, ладонь лежала на оголенном диске взрывателя. Это была бомба с «полигона смерти», может быть, одна из тех, на которых сам Кроткий испортил резьбу. Он с силой дернулся, стараясь повернуться на живот. Боль во всем теле отрезвила. «Эх, забыли про варежки!» – подумал и засунул в рот ледяные кончики пальцев…
Под медленными, неторопливыми шагами заскрипел снег. Выждав несколько минут, томительных и долгих, в которые хочется стать маленьким, как мышь, Кроткий устроился поудобней, спрятал руки в карманы и затих. Комбинезон еще сохранял тепло, его нужно было использовать для отдыха. Разные мысли лезли в гудящую голову, больно стучали в висках, и, чтобы отогнать их, он начал считать про себя: «…шесть, семь, восемь… Дошел ли тогда Вовка? Спать! Сорок, сорок один… Вовка бы сказал: „Ты хорошо устроился, Боцман, в трюме на пороховых бочках!“ Спать! Двес… Опять шаги часового. Сбился со счета! Надо снова: раз, два, три… Спать! Спать! Спа…»
Послышалась команда запуска моторов. Будто ток прошел от дрогнувших век до застывших пяток Кроткого. Открытые глаза выхватили светлый бок бомбы. Около самолета слышалась гортанная речь, тарахтел, удаляясь, мотор автомашины, с металлическим скрежетом захлопнулся люк фюзеляжа. Заверещал стартер. Кроткий отважился пошевелиться. Тело казалось чужим, пальцы рук и ног одеревенели. Восстанавливая кровообращение, он согнул ногу и зацепил валенком за обшивку. От этого еле слышного звука что-то холодное и пустое подкатило к груди, как на качелях, резко летящих вниз. Сердце, громко стукнув, затихло…
В это время Аким Грицев, заночевавший в караулке, вышел на улицу и увидел грузовик с четырьмя эсэсовцами. Машина, резко тормознув, встала у аэродромных ворот, солдаты остались в кузове, а из кабины выскочил Штрум.
