– Это не ты говоришь, Николай.
– Не жми!
– Донсков в отпуске… если бы присутствовал…
– То согласился бы на полет. Давишь? «Попробуй, Коля!» Сколько раз ты мне давал такие предложения? И я, как осел, «пробовал»!
– Были и удачи.
– Считай, они ушли от меня!.. Пошлешь Богунца?
– Ни в коем случае… Еще веришь в приметы? – только губами улыбнулся Комаров, увидев, как Батурин сел и потер пальцами уголок стола.
Председатель рыбхоза сгорбился на стуле у сейфа, рядом с ним продолжала стоять женщина, не отводя от пилота бело-зеленых печальных глаз.
– Они-то тут как очутились? – негромко спросил Батурин.
– Были в райцентре. Туда пришла радиограмма. На гоночных оленях и прибежали.
– Рассказывайте о деле.
Батурин слушал, положив руки на колени, опустив голову. Почти все, что говорилось, знал из телефонного разговора. Сейчас только тянул время. Думал. Думал уже о полете.
– Квадрат? – неожиданно перебил он командира.
– Восьмой по двухкилометровке. Советую прочесывать галсами.
51
– Сколько на подготовку?
– Вертоплан, бортмеханик и пилот Луговая готовы, ждут на аэродроме.
– Что-о? Луговая? – Батурин тяжело встал. – Вы не подумали, товарищ командир. С пилотом Луговой лететь нельзя. Я иду в бой, и мне нужно надежное прикрытие, а не детский сад в обозе. Вот Богунец подойдет. Опытный, сильный, уравновешенный, с отличной техникой пилотирования…
– Нет, Николай Петрович! Богунец на правом сиденье давно не летал. С радиокомпасом он работает хуже, чем Луговая. Он тоже командир, но с другим почерком полета, в сложной ситуации может взять инициативу на себя, и вы помешаете друг другу. Пойдете только слетанным экипажем.
– А если я попрошу тебя как друга? Пойди навстречу один раз, а потом… Хоть в пекло по твоему приказу, не задумываясь.
– Я и так беру на себя больше, чем можно, товарищ Батурин.
– Вот и заговорили на «вы». Сколько лет крыло к крылу, а свой пуд соли не доели. Не полечу… Я пас!
– Хорошо, Николай, тогда полечу я. – Комаров пошел в угол к вешалке, снял с крючка потертый реглан.
– Безрассудство! – Батурин шагнул, вырвал из рук командира кожаное пальто и швырнул на пол. – Ты отстранен! Почти два месяца не брался за штурвал! Ваньку валяешь? Тебе не жалко девчонку, которая только начала жить? Дует сильный шалоник, он подопрет метель к морю… Дай Богунца! Я обещал ему!
– Нет… Время бежит. Не тяни. Прошу тебя, не тяни, Коля!
– Значит, если не я, то ты?.. Выбора нет. Давай обнимемся. В случае чего догуляй за меня отпуск…
* * *
Вертолет грохотал, трясся железными бортами, притопывая резиновыми колесами на земле. Нужно было одно движение руки, чтобы оторвать его и сунуть лобастой головой в мокрую метель. Батурин через блистер двери смотрел на расплывчатую сгорбленную фигуру Богунца, провожавшего их, а видел лицо Наташи. Она проверяла приборы, настраивала радиокомпас и все это делала с каким-то несерьезным видом, посматривая на Батурина и улыбаясь. Пушистая прядь волос вылезла из-под мужской кроличьей шапки, почти закрыла синий лукавый глаз. «Собралась на прогулочку!» – зло подумал Батурин.
– Карту! – От резкого, тяжело брошенного слова Наташа погасла, быстро стала читать карту обязательных проверок перед вылетом. Еще раз, посмотрев на Богунца, пропадающего в мокром вихре от винтов, Батурин поднял машину и с грохотом вспорол воздух прямо над вращающейся антенной радиолокатора.
Проработав не один год в капризном небе Кольского полуострова, Батурин, как свое лицо, изучил этот кусок гранитного финно-скандинавского щита. Не видя земли, он по времени знал, что вертолет подходит к реке Вороньей, которая, похитив воду у Ловозера, тащит ее в Баренцево море. В хорошую погоду он с удовольствием посмотрел бы на скалистые останцы Священной горы. Пролетел бы над искрящимися полосами снега в радиальных трещинах ледяных цирков. Приласкал бы взглядом ручьи-снеженцы, бегущие к голубым озерам-ламбинам. Пошел бы по руслу реки прямо к Баренцу. Но сейчас серая муть наглухо закрыла землю, и приходилось тащиться только по радиопеленгу.
И все-таки страшным был не слепой полет. Плотная метель и туман Батурина только настораживали, заставляли быть внимательным, собранным. Сегодня давало себя знать обледенение – бич осеннего неба. В ОСА это явление природы называли «живоглот». Машина могла за несколько минут обрасти льдом, потерять аэродинамические качества и неуправляемой упасть.
Уже через несколько минут после взлета бока вертолёта отлакировались тонким льдом, а на лобовых частях машины появилась ноздреватая корка. Винты и стекла кабины летчиков, обрызганные спиртом из антиобледенителей, еще оставались чистыми. Но надолго ли? Даже двойного запаса спирта хватит только на полчаса минус шестиминутный хвостик.
Батурин потихоньку вздохнул, протер перчаткой запотевшее изнутри стекло и попросил бортмеханика:
– Дай настроечку, а?.
Тот понимающе кивнул, потуже закрепил резинкой ларингофоны у горла и запел вполголоса. Он пел сочиненную в ОСА песню о тумане.
Если видимость меньше одного километра – это туман, говорят метеорологи. Нет, это еще не туман, говорят летчики. Туман – это когда шоферы включают днем лупоглазые фары и тащатся по хорошим дорогам со скоростью клопа. Когда ватные лапы глушат ревуны кораблей и сталкивают их лбами в море. Самые упрямые птицы Заполярья, черные турпаны, вжимаются в землю, а пилоты становятся слепыми, как новорожденные кутята росомахи, – это туман. И когда долго смотреть в мутный молочный экран, в глазах начинают беситься разноцветные чертики, выкрашенные Полярным сиянием, и до чертиков хочется оказаться на земле, надежной, как старая жена саами – это туман.
Батурин слушал песню и думал: до чего же она настоящая. Он не раз испытывал судьбу в таких полетах, и всегда ему казалось, что экипаж с завязанными глазами несется в пасть какого-то чудища, и стоит пересечь невидимую черту, как пасть сомкнётся. Но он всегда чуть-чуть не долетал. Привык даже. Позволял себе расслабляться, пошутить, пальцем нарисовать кота с хвостом-бубликом на запотевшем стекле. А вот при обледенении этого делать нельзя. Нужно слиться с вертолетом и чувствовать, будто покрывается льдом не он, а ты. Только тогда можно не пропустить мгновение и вовремя «встряхнуться». Как это делать, знали все летчики «Спасательной». Только когда Батурин. Когда? – как много заключалось в коротком вопросе. Тонкую корку льда не стряхнешь с воздушных винтов, толстую, если она крепко вцепилась в обшивку, стряхивать поздно. Он будет расти, сковывая вертолет. Нужна золотая серединка, «чувство непрочного льда».
Батурин включил антиобледенитель, оставив в бачке пятиминутный запас спирта «на подкладку». Наташа таких полетов не знала и посмотрела на командира удивленно. Он перехватил ее взгляд и почему-то вспомнил, как грубовато выпроводил девушку из своей квартиры. Мысль о покушении на его мужскую свободу по выгоде, внушенная Ожниковым, тогда потрясла его.
