– В море?
– Сами понимаете.
– Будет работа аварийно-спасательной» службе, – Комаров вытянул руку в сторону открывшего дверь Батурина… – Опаздываешь! Докладывай коротко и побыстрее.
– Был. Разговаривал. Супруге Воеводина все равно, где его захоронят.
– Неужели? – взмахнул руками Ожников.
– Прошу встать и помолчать минуту!.. Садитесь… Как увековечим память погибшего товарища? – спросил Комаров.
Высказывались сумбурно. Из коридора на порог заступил Галыга. Дальше идти не решался.
– Чего тебе, Степан Федорович? – спросил Донсков.
– У нас с Богунцом предложение насчет памятника.
– Подслушивал, что ли? – хмуро сказал Комаров. – Не вижу Богунца…
– Ждет снаружи. Можно его позвать?
– Только быстро! – согласился Комаров.
Через полминуты Галыга вернулся с Богунцом и начал торопясь, будто опасаясь, что его остановят говорить:
– Средства, отпущенные профкомом, – капелюшные! А нужен стоящий, каменный. Поручите нам с Антошей. Сработаем в лучшем виде. Только Николай Петрович поможет.
– Степан Федорович, вам известно, сколько городские скульпторы требуют за памятник?
– Об этом и говорю! Плевать на них. Мы осилим втроем. Николай Петрович нарисует. Камень привезем с Хибин. Мои руки еще способны погрохать молотком и зубилом.
– А Богунец что будет делать?
– Я лошадиная сила.
Комаров приподнял широкие брови:
– Не понял?.. Мастера-а! Каменную куклу вы сделаете, а не памятник! Память о друзьях на уровне самодеятельности! Неужели, Галыга, ты на это согласен?
– Вообще-то, конечно… Предложил, чтобы знали… Вложить свой труд хотел. А нет… Антоша, говори!
Богунец, засовывая руку в карман, шагнул к столу командира.
– Вот! – И на край столешницы упала тонкая сиреневая книжица. – Если не согласны на предложение Степана – отдаю!
Комаров заглянул в сберкнижку, крякнул, передал Батурину. Тот полистал, отдал рядом сидящему. Книжица пошла по рукам.
– Чего мечтал купить? – спросил Донсков.
– «Волгу» с прицепом для путешествий.
– Все отдаешь?
– Могу добавить наличными.
– Не заболел, Антоша? – ехидно спросил Ожников. – Я не один раз видел, как ты бухгалтера тряс за недоначисленный гривенник.
– Копейка трудовая, потом заработанная!
– Даришь или с отдачей?
– Некрасиво, товарищ метеорологический инженер, плохо обо мне подумали…
– Я только спросил…
– Я вам только ответил!
– А прицеп какой? – поинтересовался шофер бензозаправщика. – Что думаешь иметь за жертвоприношение?
– Не обижай, шеф!
– А ну, давайте, Богунец, двигайте отсюда! – поднялся из-за стола Комаров, и лысина его порозовела. – Вы не жлоб! Очень благородный малый. Хотите на свои рублики! Как же ведь богатые меценаты сирым и нищим хлебальни, сиротские дома строят…
– Михаил Михайлович!
– Подожди, Донсков! Я этому доморощенному благотворителю все выскажу. Вы не о друзьях, Богунец, о себе память оставить хотите. Сто тысяч
50 широким жестом на стол! Купец! Мальчишка! Одним махом памятник своему благородству, а нам этим благородством по мордам?.. Идите, Богунец! Идите… Может быть, вы об этом и не думали, тогда извините за резкость. Считайте, вас тут не поняли!
Богунец вздрогнул, когда шофер прокричал:
– Капиталы возьми! Забери сберкнижку! Рябинки на лице Богунца потемнели:
– Я те возьму, старый карбюратор! Отдал, и баста!
– Разговоры! – обычно мягкий Комаров кипел. – Ивану Воеводину подачек не нужно. О своих, сынах заботится государство, а не доброхоты и плакальщики! Все!
– Если не возьмете деньги, я выстрою памятник рядом с вашим. Или сниму деньги с книжки и сожгу! – не двигаясь с места, набычившись, сказал Богунец, и губы его задергались.
– Вон!
– Оставьте этот тон, Михаил Михайлович! – Донсков встал, взял из рук шофера сберкнижку. – Спасибо, Антон! Твой пай обязательно будет в памятнике, а какой, подумаем, ладно? И вас, Степан Федорович, благодарим за заботы.
Галыга, опустив голову, шмыгнул носом.
– Всех прошу уйти. Нерешенные вопросы – завтра, в рабочем порядке. Вас, замполит, тоже не задерживаю, – ровным, напряженным голосом сказал Комаров.
– Владимир Максимович, подожди в кабинете у Ожникова, я сейчас подойду, – попросил Батурин, когда все встали с мест.
Ждать пришлось недолго. Батурин пришел взволнованным и не скрывал этого.
– Сильно расстроился командир. Впервые услышал от него мат. Понять можно. Невольно, но Богунец поиграл в театр. А парню верю – без задней мысли предлагал… Через два дня тебе, Владимир Максимович, следует убыть в управление. Приказ начальника политотдела. Должен был сказать комэск, но видишь, как получилось?
– Знаешь зачем?
– Приблизительно. Вопрос кадровый. О перемещениях. Ты назначен членом комиссии. Придется попыхтеть над личными делами сослуживцев. – Батурин повернулся к Ожникову: – И вас, Ефим Григорьевич, приглашают.
– Я там недавно был.
– Что-то подбросил Гладиков перед отъездом.
– Обо мне?
– Вас касается.
Ожников переменился в лице и, чувствуя, как вспыхнули его большие уши, поспешил отвернуться к окну.
– Через два дня, говоришь? – переспросил Донсков. – Ладно. Мы с Михаилом Михайловичем запланировали последнюю в этот сезон охоту – успеем…
– Пойдет ли он теперь с тобой, Володя… А я, знаешь, в отпуск…
* * *
Инженер-синоптик предугадал погоду. Весь следующий день малооблачное небо пятнали стаи птиц, спешивших на юг. Они негусто шли и ночью, еще довольно светлой.
Перед отлетом в Город замполита Донсков с Комаровым все же на охоту пошли. Они вышли из городка в серебристых утренних сумерках. Ясно виделся каждый камешек вокруг, каждый листок на березах, и все же это был иной, чем днем, свет: мерцающий, призрачный. Они свернули в узкую лесную просеку и опустились по косогору к длинному, выгнутому, как лунный серп, озеру. По ту сторону озера низкий топкий берег, по эту от городка подступает лохматый лес. Сумрачные ели и ртутно-серебряная вода накрыты белым ночным небом, на закраине его маленькое седое солнце.
– Не обижайтесь на меня, Михаил Михайлович.
– Брось, не к месту. Жаль, что так плохо думаешь. Разойдемся в стороны, – сказал Комаров. – Скоро просветлеет, и поднимается птица. Удачи, Владимир Максимович! – И он увалисто заковылял прочь, высокий, сутуловатый, в странном надвинутом на самые брови головном уборе – саамской куколе, – закрывающем плечи от комаров.
