Ожников присел на корточки около «обменной» кучи – старые пистолеты, мечи, изделия из моржовой кости, гусарская тошка
45 с поблекшим вензелем, – но не обратил на нее внимания, а с нижней незастекленной полки взял лоскут медной металлической ткани. С этого лоскутка началась его неуемная тяга к редкому, единственному. Необычную ткань он выменял еще в войну на саратовской барахолке за несколько пачек нюхательного табака. Потом ему предлагали за нее баснословную сумму. Удержался, не продал. Понял, что он один из немногих, владеющих сокровищами старины. И лоскут медной ткани заразил. Заставил метаться в поисках, ловчить. Не каждый может. Он смог. Через несколько лет изнурительной и тайной страсти он способен был зубами вгрызться в древний курган, если бы только знал, что там захоронено единственное и неповторимое. И если бы знал… что уникум никто и никогда не отнимет.
Ожников побывал во многих местах. В конце концов выбрал Мурман и Саамиедну
46. И то как опорный пункт, как надежную амбразуру.
Ожников положил на место кусочек медной ткани, теперь самый дешевый в его коллекции, и потрогал мизинцем рядом стоящий предмет, накрытый шелковым китайским платком. Эту новинку он выменял на собственный паспорт у морского бродяги-иностранца совсем недавно. Моряк, наверное, не знал цены своей «игрушке» – Ожников читал в журнале, что за подобную редкость один американский коллекционер отвалил почти миллион долларов.
Ожников прожил несколько минут бурной и сладкой жизни в своей кладовке. Сидя на корточках, раскачивался, как хмельной…
XXIII
День парашютных прыжков. Особенно тщательно к нему готовился замполит. Донскову хотелось сделать маленький праздник. «В небе Нме, – думал он, – парашют раскроется впервые. Пусть запомнят надолго!» Из города он попросил прислать самый красиво раскрашенный самолет Ан-2, белый, с голубыми полосами по бортам. Из мощного динамика на колокольне лилась музыка, не маршевая – классическая. Ее было слышно даже в городке. От кольца штопора, которые применяются на стоянках для удержания самолета, к верхушке купола церкви, где когда-то был крест, протянули тонкий трос, и на нем разноцветились корабельные флаги. Почти все пилоты знали морскую азбуку и могли прочитать: «Не пищать, братцы-кролики!»
Пилоты из бывших военных летчиков отнеслись к «мероприятию» довольно спокойно: прыгали с парашютом не раз, а исконные аэрофлотовцы ворчали: им не доводилось испытать чувства полета под тонким шелковым куполом. На примере происшествия с Руссовым и Павлом они поняли, что парашют – вещь в самолете не лишняя, но недоумевали, каким образом замполиту удалось убедить начальство, и оно позволило нарушить аэрофлотские традиции, которыми гражданские пилоты всегда гордились.
Споры о том, чья работа опаснее, возникали обычно в подпитии, при встречах с товарищами из военных или летчиков-испытателей. И главным аргументом в таком споре у аэрофлотцев был парашют.
Гражданские авиаторы рассуждали примерно так. Летчик-испытатель повседневно готов к опасности, даже планирует ее. В девяти из десяти крайних случаев он катапультируется или выбрасывается с парашютом.
Армейские летчики утюжат небо на серийных машинах, «наученных летать» испытателями. Сложные ситуации возникают редко, а если и взбунтуется машина, земля опять же мягко примет летчика на «зонтике».
Гражданские пилоты тоже работают на проверенных машинах, но и незаряженное ружье раз в жизни стреляет! Где оно выстрелит? Гражданские лётчики не кружатся над аэродромом или полигоном, а ходят по трассам над морями-океанами, горами, тайгой, где порою просто невозможно сесть даже при пустяковой поломке. И у него нет надежного друга, волшебного джина. У него нет парашюта. А летает он в десять-пятнадцать раз больше испытателей и военных.
Нет парашютов – в этом аэрофлотовцы никогда не видели трагедии. С первого самостоятельного полета в авиашколе они сознавали, что обязаны до конца бороться за пассажиров, экипаж и машину. Подобное доверие возвышает и романтизирует профессию «воздушного извозчика».
И вот командир с замполитом отнимают у лихих ребят ОСА важный аргумент в престижном спорте с коллегами по небу.
Были такие разговоры. Но надо признаться, немного лукавили ребята. Они просто побаивались прыжков. Кто знает, а вдруг не раскроется зонтик? Тут уж ни умение, ни характер не помогут – за несколько секунд не успеешь даже прокричать товарищам «прощайте!».
И хотя Донсков пригласил в ОСА инструктора ПДС
47 и тот целую неделю проводил теоретические занятия и тренажи по укладке и приземлению, недовольство возрастало с приближением дня парашютных прыжков. Некоторые даже грозились уволиться. Ряды противников нелегально возглавляла флагманский штурман Лехнова.
– Миша, – спрашивала она Комарова дома, в самой благоприятной, по ее мнению, обстановке, – ну нас-то с Наташей, женщин, ты можешь освободить?
– Приказ подписан. По три прыжка на нос.
– В один день?
– Ты же знаешь, что за неделю.
– А там какие-то запрещения по ве-есу есть, – жалобно тянула Лехнова.
– Прошла осмотр? Поставили «добро» в медицинской книжке?
– Да, вроде.
– Значит, твой вес не превышает центнера.
– Хихикаешь? И не стыдно?
– А ты трусишь!
– Ну, уж!.. Только на пеэлах
48 я не буду. У них скорость снижения большая. Ударишься об землю – ноги сложатся в обратную сторону!
– Может быть, грузовой выписать? О чем речь, Галя? Не могу я тебя освободить. Некрасиво. Как поймут люди?
– Поймут, что ты дорожишь женой! Нет в этом ничего зазорного… Скажи, ты меня правда любишь?
– Га-аля!.. Я всю жизнь стеснялся таких слов, а сейчас… на старости лет… Прекрати вымогательство!
– Освободи, Миша. – Лехнова погладила щеку мужа и прижалась к нему. – Молиться на тебя буду! Освободи!..
– Ладно. Успокойся и давай сюда бумагу. Напишу, что штурман Лехнова не может прыгать с парашютом по причине большого веса и слабых ног. Как называется болезнь, когда вены на икрах чернеют?
– Прекрати сейчас же издевательства! На позорище выставить хочешь, да? Какие еще там черные вены? Где ты их видел?
– Так для приказа основания нужны.
– Считай, что я шутила… Только не получится у вас ни черта! Прогнозируют усиление ветра.
Как частенько случается, синоптики не угадали погоду. Будто по приказу Комарова, над аэродромом повис штиль. Утро выдалось холодным, бодрящим. Иней на траве не таял даже в следе от колес. Это заметил Донсков, когда к старту подъехали на «газике» Батурин с инспектором из управления.
