Все это поразило Богунца больше, чем сама катастрофа. Он трудно понимал, как можно заработанные с огромным риском для жизни деньги так легко отдавать. Ну ладно, половину куда ни шло, но все! Оставлять только на хлеб с молоком? И еще молчать об этом, преодолев искушение прослыть бессребреником? Хоть бы раз поведал обо всем другу!
Он схватил летную книжку Руссова и, потрясая ею, заорал:
– Ну, а за это-то ему могли сказать спасибо?! Вздрогнув, Лехнова подняла голову.
– Зачем крик, Антоша?
– Вы посмотрите! – Он бросил на стол летную книжку, где дотошно до мелочей зафиксирована работа летчика, и стал рывками перелистывать ее страницы. – Более восьми тысяч часов провел Кроха в воздухе! Полный год в небе. Больше трехсот раз вылетал на спасение и вырвал у моря полторы тысячи человек. Только по закону и совести он должен получить больше трехсот медалей «За спасение утопающих»! А срочных санитарных заданий? Посмотрите, посмотрите, Галина Терентьевна, раздел «Поощрения»! За все Федор получил две благодарности. За отличную технику пилотирования – раз. И за активное участие в воскреснике! Инспектор Гладиков бормочет, что нам много платят. Но ведь не единой деньгой живет человек! Торгаш, которого я выбросил из магазина, имел доходы в два-три раза больше самого смелого из нашей эскадрильи.
– Перестань, – махнула на него рукой Лехнова.
– Почему? Я не прав…
– Может, и прав. Только зачем кричать, да еще здесь… Михаил Михайлович рассказывал, что в войну по специальному приказу за подбитый танк, например, полагался орден, за несколько уничтоженных самолетов – звание Героя. Награждают и сейчас, но четкость оценок труда иногда, Антоша, расплывается в суете…
– Вот я и говорю! Под праздник длиннющие списки в газетах. Некоторые достойные вылетают из них. Кампания! Праздник! Хорошо, что именно в праздник оценивают труд человеческий, но за дело, а не за отчеты на бумаге. За дело, а не за чин! За дело, хорошо сделанное, а не вообще! Тогда человек будет отблагодарён при жизни, а не в поминальной речи.
– Обобщаешь?
– Говорю о Федоре!
– Уверен, что его уже нет?
Разговор прервал радиоголос, усиленный куполом колокольни. Он звал «Льдину» – позывной «Спасательной» эскадрильи. И, получив отзыв, приказал:
«Я „Льдина“-один, подготовить все исправные вертолеты и самолеты к полету. С интервалами и эшелонированно поднять на поиск по прямому маршруту Маточное – Бабье море, ширина поиска двадцать километров в обе стороны от линии полета вертолета 36180. Цель – экипаж вертолета: люди, парашюты. Надо уточнить цвет взятых экипажем парашютов.»
Голосом Комарова динамик еще дважды повторил приказ. – Всем колокол! —
– Всем колокол! – закричала Лехнова. – Всем! Громче! Громче!
* * *
Поморы говорят, что море дышит. Дра раза в сутки зимой и летом море вздымается и опускается. Изо дня в день тысячи лет. А Бабье море – большая «лужа», соединенная с морем Белым двумя узкими порогами. Через каждые шесть часов вода полощет пороги: в прилив исчезают в «луже» малые островки и отмели, в отлив к множеству островков прибавляются другие.
Вертолет упал между светлыми песчаными лудами
39. Прилив закрыл кончик хвостовой балки, ранее торчавшей из воды. Но на этом месте, поставленный рыбаками, плавал стеклянный шар-буй. Шар был красный, казалось, капелька крови дрожит на мелкой зяби и не растворяется в большом масляном пятне. Вокруг шара на катерах и лодках люди. Переговаривались вполголоса, как будто громкий говор мог нарушить чей-то покой.
Ждали вертолет-кран Ми-10. Ждали отлива. А пока с плоского большого катера спустился водолаз, и белесые воздушные пузыри, лопаясь на сизой мелкой волне, показывали его путь. Уже через десяток минут после спуска послышался голос в судовом динамике, и слова, сказанные негромко, породили тягостную, недоумевающую тишину наверху. То, что сказал водолаз, выходило из рамок обычного. Оцепенел даже боцман, руководивший спуском под воду. В течение минуты, не получив отзыва, водолаз повторил:
– В кабине людей нет… Начинаю заводить трос. Вы что, оглохли там?
– Не может быть! – прервал очнувшийся боцман.
– Кабина сплющена. Я говорю, нет и не было здесь людей!
– Не может быть! – почти прошептал Комаров, медленно поворачиваясь к председателю комиссии. Он смотрел на него мутными льдинками зрачков, пока тот не увел свой взгляд в сторону. – Скажите, пусть ищет! Пусть ищет!
– Пусть ищет, – быстро передали боцману.
– Пусть ищет! – заорал боцман в микрофон и, поняв, что не так выразился, смачно сплюнул за борт. – Ищи кругом! Травлю шланг до конца. Поворачивайся живее!
Людей обуяло нетерпение. Они вдруг загомонили, забегали вокруг боцмана, подавая ему советы, в большинстве несуразные. Все забыли, что если на дне и найдут кого, то уже мертвого, все почему-то считали, что сейчас, как никогда, дороги секунды, что надо очень спешить, что действия водолаза преступно медленны. Даже Батурин, давно презревший людскую суету, поторопил:
– Отец, спусти-ка еще одного, четыре глаза лучше.
– Не предусмотрено. Системы на двух нет, паря. Что, твои молодцы утопли?
– Наши, отец.
– Это верно, наши. Разыщем.
Не нашли. Перемещали катер по спирали от буя, прочеса ли дно метров на триста вокруг – не нашли. Тогда с одной из лодок по зову на катер поднялся рыбак, увидевший вертолет в небе первым. Вокруг него сгрудились плотно. Здесь были и инспектора Воеводин с Гладиковым, и политотдельские работники, и инженеры управления.
– Расскажите все сначала и подробно. Как можно подробнее, – попросил рыбака председатель комиссии.
– Та хлопотала робя с сетками. Я тютюн набивал, – он показал, как вещественное доказательство, черную прокуренную носогрейку, – запалил. Курнул. Лег на ухо – стук чаплинный какой-то. Чап-чап-чап-чап! Завроде лягуш за лягушем плюхаются в тину. Слухаю. С моря вроде. Ан нет – сверху чап идет. Ярило высоко! – рыбак ревматически согнутым пальцем показал, где стояло солнце. – Вон оттудова чап. Высмотрел – вертолет. Гула-то мотора не слыхать, а слыхать как по небу бьет. Такое нам знамо, не раз в поселенье махалки прилетали. Которые с реактивным движком. Гляжу, чапает к нашей артели. Тут вся робя башки подняла. Цигарить начали. Он долгонько летел. Крупно стало видать. Почти над нами вниз пошел. Потом лег на лопатки, закрыжился и нырнул. Вода бомбой хлобыстнула. Мы туда…
– Никто не выпрыгнул?
– Не. Мы далеко его видели.
– А может быть, раньше?
– А чо же он летел?
– Вы видели хоть раз парашют?
– Сам прыгал в армии!
– Не обязательно парашют, точки какие-нибудь падали?
