– Клади сюда! – просипел Кирилл и развернул брезентовую палатку с инструментами.
– И не было у нас никогда такой ножовки, – продолжал ворчать Сеня. – С инициалами-вензелями… Пэ Рэ… Это кто такой?
– Говорил же я, что Агафон с пилами работает, – спотыкаясь и зевая на ходу, попытался пошутить Игорь. – Вот и ножовку припас.
– Завтра меня не ждите, – сказал Волков. – Я с утра в Грачевку поеду.
А часы эти – Пашкины!
1
Левке снилась мать. Они сидели в купе поезда, идущего в Кисловодск. За окнами расстилалась степь, заросшая синими цветами. Потом вдруг степь исчезла и вода беззвучно плеснула в окно. Поезд шел по дну моря. Мать удивлялась, глядя на проплывавших рыб, а Левка объяснял ей, что, дескать, это такая модель поезда, который может ходить под водой.
Дверь купе открылась, и появился проводник. На нем, как на оперном певце, был черный фрак и галстук-бабочка. На сгибе правой руки висело полотенце. Проводник принялся что-то говорить, время от времени прогоняя толстогубых рыб, тычущихся в окно купе. Рыбы не слушались и продолжали глазеть, шевеля жабрами. Проводник сердился и махал белым полотенцем. В руках у него внезапно появился автомат, и тишину вспорола грохочущая очередь.
Левка вскочил на ноги, ничего не видя перед собой, кроме малиновых кругов. Круги разошлись, и Левка оторопело уставился на Пашку, свернувшегося калачиком под ветвями старой лиственницы. Тут же спал, укрыв лицо еловой лапой, Тихон. Левка пригляделся – он плохо видел без очков, а те исчезли бесследно в минувшую ночь – и ужаснулся: вся рука Тихона, от локтя до пальцев, представляла сплошной отек.
Снова затрещала очередь. Левка поднял голову: на редкой еловой ветке нахально покачивала длинным хвостом черно-белая сорока. Левка нащупал под ногами прошлогоднюю шишку и запустил ею в лесную сплетницу.
Давно замечено, что время обладает способностью изменять свой масштаб. Летчику-испытателю, порой, и секунда – день. Человеку в камере смертников и день – секунда. Для троих путешественников из Грачевки время остановило свой бег с того момента, когда тарелка исчезла неизвестно куда.
Безрадостным было утро. Вечером ребята так и не сумели определить, где они находятся. Найти тарелку тоже не удалось, хотя Павел был убежден, что она находится где-то неподалеку. Посидев немного, он вскакивал и устремлялся в лесную чащу. Хруст веток раздавался то слева, то справа, после чего Пашка «требовал пеленг»– принимался кричать. Левка, сооружавший Тихону подобие шин, отвечал.
Появляясь из темноты все более и более оборванным, Пашка вновь и вновь принимался устанавливать, кто, как и где находился во время катаклизма.
– Значит, тарелка там! – заключал он и в новом порыве устремлялся в чащу.
Мало-помалу энтузиазм Русакова слабел. Вернувшись в очередной раз, Пашка сидел, отбиваясь от комаров, которые слетелись, казалось, со всей округи.
– Вот гады! – простонал он. – Ну откуда их здесь столько? Интересно, кого бы они жрали, если бы нас не было?
Лицо Русакова заплыло от укусов, рубашка побурела от крови. Пашка никак не мог поверить, что тарелка могла исчезнуть. Она должна, должна была вернуться! Если бы кто-нибудь спросил Павла, откуда у него эта уверенность, он не смог бы ответить. Разве расскажешь о том, как тайком пробирался он в сарай, усевшись под куполом тарелки, ждал, прислушиваясь к собственным мыслям, пока не приходило ощущение, что он не один, что рядом верный и добрый товарищ, который дорожит его, Пашкиной, дружбой, вместе с ним остро переживает неудачи, радуется успехам. Павел почти физически ощущал, как после очередного его промаха этот «кто-то» расстраивался: ну что же ты, мол, брат? И чувствовал себя тогда Пашка совершеннейшей свиньей. Неожиданное исчезновение тарелки ошеломило его. Не могла она их бросить, это было бы предательством!
Левка больше всего боялся заплакать. Все, что угодно, только не это? Он и дышал глубоко, и не дышал вовсе, стараясь прогнать комок, стиснувший горло. Гнал от себя мысли о матери. Надо об отце помнить. Но отец вспоминался плохо. Фотографии мало говорили о нем живом. Да к тому же Левка так хорошо помнил каждую из них, что дальше мгновенно запечатленного образа сознание не шло. Любительская пленка, копию с которой подарили отцовские друзья-вулканологи, тоже мало показывала отца. Все треноги да приборы. И в камеру отец почти не смотрел. Один только кадр, когда окликнули его и улыбнулся он, такой сильный и бородатый. Левка тоже похож маленько на него, когда обернется и улыбнется, стараясь оставаться в то же время серьезным.
Левка опять вспомнил мать, но тут же заставил себя думать о другом. Вот Тихон – молодец. И Пашка – тот еще покажет себя. Пашка – тоже молодец. А ему, Левке, надо быть просто посильнее…
Мысли Тихона были тягостны и спокойны. Он один во всем был виноват. Надо было еще тогда, ночью, позвонить дядьке, сказать ему о тарелке. Или позже… когда накатались, наигрались… Но что же делать теперь? Что?
2
Солнечные лучи пробились наконец через плотные полосы тумана, цеплявшиеся за острые вершины деревьев. Вспыхнула и засверкала радужными искрами роса, пригнувшая своей тяжестью траву.
Тихон и Левка сидели, погруженные в свои мысли, прижавшись к шершавому стволу старой ели – здесь, на толстой подстилке опавшей хвои, было посуше. Под рыжеватым ковром хвои угадывались контуры упавших когда-то давным-давно деревьев. Неподалеку была болотистая низинка, из которой к небу вздымались голые мертвые лесины.
В кустах раздался треск, и оттуда, отбиваясь веткой от комаров, вывалился Пашка. Располосованная рубаха висела на нем клочьями. На коричнево-сером загаре отчетливо белели ссадины и царапины.
– Воду нашел, – бодро сообщил Русаков.
– Вода?! – Тихон и Левка резво вскочили на ноги. – Где?
– Недалеко… Ручеек. Правда, воняет от него, – Пашка помотал головой. – Я пить побоялся.
Прозрачная струйка выбивалась из-под огромного валуна. От воды и вправду попахивало не особенно приятно. Левка потянул носом.
– Сероводород, – объявил он. – Минеральные источники… Такие есть у нас… – он задумался. – …в Восточной Сибири…
– Ты скажи, пить ее можно? – спросил Тихон.
– А… Ну, конечно! – Левка первым наклонился над ручейком.
3
Было просто-таки одуряюще жарко. Сонные старухи тоскливо кивали головами, примостясь на своих узлах. Пара бездомных собак шарилась среди куч мусора, сваленного неподалеку от автостанции.
Константин Тимофеевич изучил расписание движения автобусов, начертанное на вечных стальных листах, походил некоторое время, ожидая невесть чего, прислушиваясь к сонным репликам старух.
– Что хотят, то и делают, – молвила одна.
– Хочут – ездют, не хочут – не ездют, – поддержала ее вторая.
