– И вообще хватит кататься. – Тихон в упор смотрел на друзей. – Это же не велосипед. Не разберемся мы с ней сами ни в жизнь. Толку со всех наших опытов – ноль. Игрушечки детские. Такие возможности, а в результате – один вред.
– Ну уж… – обиделся Пашка. – Больным помогли? Помогли! А канал кто вырыл? Дядя?
– Канал ты не вырыл, а разворотил… А вот трактор спер!
– Ну что ты привязался! – заорал Пашка. – Пользы нету? А это тебе не польза? – он пнул цепь. – Прилетим счас, над прииском разбросаем. Тут тебе и паровозы, и трактора!
– Угу… и весь прииск в сумасшедший дом отправишь, – отвернулся Тихон.
– С чего?
– Самородков пятьсот восемьдесят третьей пробы не бывает, – сказал Левка, разглядывая две половинки ножовочного полотна.
3
В открытые окна лаборатории почти не проникал городской шум. Изредка доносился то далекий скрип трамвайных колес на повороте, то автомобильный гудок. А в остальное время стоял тот самый неуловимый гул большого города, который истинный горожанин и называет тишиной.
Сколько ни пытался сосредоточиться Волков, глядя в раскрытую книгу, мысли его возвращались в Грачевку. Он видел себя идущим по улицам, залитым солнцем. Вспоминалось детство. Первые послевоенные годы. Отцовские пилотки на головах у ребятишек. Ватаги сорванцов одного возраста – все послевоенные. Бесконечные игры в войну и споры о том, у кого отец на войне был главнее.
Константин Тимофеевич вспомнил рубаху, сшитую матерью из отцовской гимнастерки, и тяжелые отцовские награды, для которых на мальчишеской груди не хватало места. Пришлось использовать и живот.
– Последышек, – одобрительно хрипел отец, оглядывая увешанного, будто елка, Коську. Тимофей Архипович Волков недолго протянул после войны. Работал мало. Больше сидел за оградой на скамейке, словно хотел наглядеться на этот послевоенный мир, на сыновей. Старший со сверстниками гонял по улицам на трофейном «Харлее», а Константин Тимофеевич – тогда просто Коська – бегал следом и кричал: «П’акати! П’акати!»
Волков откинулся на стуле и отодвинул от себя бумаги.
«Трудное ведь было время, – думал он, – почему же вспоминается оно так, будто лучше, чем было, и быть не могло? Дело скорее всего в том, что в детстве в каждом живет уверенность будто в вечной жизни, предстоящей впереди, будет все, все, все… И моря, и небо, и жаркие страны, и кругосветные путешествия. Что-то не то делает с нами время. Мы перестаем понимать себя. И если человек, действительно, не что иное, как попытка природы осознать самое себя, то самое верное ощущение осталось там… в детстве. Верное, как и всякое первое впечатление. Наверно, если бы возникла необходимость договориться с внеземной цивилизацией, то следовало впервые встречаться не взрослым, а…»
Резко зазвонил телефон.
Звонили с вахты. Сказали, что Константина Тимофеевича ждет у выхода племянник и с ним еще двое ребят.
– Приехали чертенята! – обрадовался Волков и направился к выходу. В дверях столкнулся с Игорем.
– Ко мне ребята приехали… Я, наверное, и пообедаю заодно. Если Гракович приедет, пусть посмотрит материалы у меня на столе.
Ребята сидели на скамейке неподалеку от проходной.
– Здорово живем, орлы! – направился Волков к ним. Парни чинно поздоровались. Причем (и это сразу отметил Волков) согласия между ними не было. Пашка угрюмо молчал, глядя под ноги. Тихон был явно смущен.
– Давно приехали? Как дома?
– Дома? – рассеянно переспросил Тихон. – Нормально дома. Понимаешь, дядь Кость…
Тихон мялся.
– Да что с вами такое? – удивился Волков. – Вы какие-то не свои!
Константин Тимофеевич взъерошил Тихону голову, плечом толкнул Пашку.
– Ты веришь в летающие тарелки, дядь Кость? – выпалил Тихон.
– А как же!? – засмеялся Волков. – Конечно! И в тайны Бермудского треугольника тоже! Кстати, насчет тарелок… Не пожевать ли нам чего-нибудь? Вы еще не забыли, какие у нас цыплята табака? Пойдем, черти полосатые, я для вас особо приготовленных закажу.
В полутемном зале кафе Константин Тимофеевич пошептался с официанткой. До ребят долетали только обрывки фраз:
– …на вечер… ореховый… мороженого…
Посмотрев на нахохлившихся ребят, он улыбнулся и добавил:
– Гости у меня сегодня.
Весело потирая руки, Константин Тимофеевич уселся за стол:
– Так что ты там о Бермудах говорил?
– О тарелках я… – грустно поправил его Тихон.
В беседу вступил Левка:
– А на каком принципе они могут работать, Константин Тимофеевич?
– Тарелки? – удивился Волков. – Вот уж чего не знаю, того не знаю. Не видел я близко ни одной тарелки. Далеко, кстати, тоже не видел. А из того, что о них пишут… Да! – обрадовался он. – В сегодняшней газете читали? Очередной случай появления НЛО!
Ребята окаменели. Левка, чтобы не выдать себя, опустил голову.
Это случилось, когда Левка под давлением друзей впервые дал согласие прокатиться на инопланетной технике. Тогда, в первые дни обладания тарелкой, все казалось им таким простым – лети, куда захочешь! Жизнь была похожа на фильм-сказку. В роли режиссера и экскурсовода выступал Павел, У Тихона случилась авария – расползлись нитки на наспех залатанной прорехе в джинсах. В кармане у Пашки нашлась тонкая медная проволочка, и Тихон скреплял джинсы металлическими швами.
– Полюс! – жестом экскурсовода показал за борт Пашка. – Высунь голову!.. Ну, руку… Ну, палец-то ты можешь высунуть? Ну как? То-то же! – радовался он. – Это – Тихий. А это – Атлантика. Чувствуешь? Даже цвет воды разный. А говорят: «Мировой океан!»
Вскоре Левка перестал воспринимать картины (так он мысленно называл все, что видел за куполом тарелки), слишком многое хотел показать ему Павел. Левка рассеянно слушал лекцию пилота летающей тарелки, глядя на странные эволюции солнца. Оно мгновенно оказывалось в разных частях небосвода, меняя при атом окраску.
При слове «Полюс» оно послушно становилось маленьким и выглядывало багрово-красное из-за горизонта, отчего вид заснеженной пустыни становился еще более грозным. Все неровности, сугробы, торосы отбрасывали черно-синюю тень и поземка в красноватых отсветах полугодового заката наводила дикую тоску.
Оставив в покое глобус, Пашка откинулся спиной на пульт, самодовольно улыбаясь:
– Ну, как? Хороша техника? Главное теперь, чтобы тау-китянская братия не нашла тарелку. Оно, конечно, может, у них это мотороллер или инвалидная коляска… Сидел какой-нибудь тау-китянский инвалид, нажал сильнее, чем нужно, на железку – кувырк, и выпал, – размышлял Пашка. Но Лев его уже не слушал. Внизу был город: площадь с высоким шпилем в центре, узенькие улочки, запруженные автомобилями…
Павел продолжал размышлять о судьбах тау-китянских инвалидов, Тихон, изогнувшись, латал штанину, Левка, по-гусиному вытянув шею, смотрел вниз. Его заинтересовали появившиеся слева и сзади два самолета. Странно-хищные, ощерившиеся острыми иглами, они штопорами вкручивались в небо, словно вырастая из черных дымных хвостов…
