Однако, взглянув на часы, он понял, что выбора нет. Времени оставалось в обрез.
– Коркер, – сказал он, – через десять минут мне надо быть на вокзале. Пуффи будить опасно, пускай выспится. Я оставлю младенца тут, на ковре. Сами познакомятся.
– Превосходно, сэр.
– Конечно, хозяин сразу вызовет вас. Тогда скажите: «Это ваш крестник, сэр». Или: «Крестничичечечек, сэр». Выговорите?
– Нет, сэр.
– Так я и думал. В общем, ясно? Хорошо. Пока.
Поезд и Бинго прибыли одновременно, а через минуту появились и Рози с матерью. Старушенция еще толком не вылезла из вагона, когда дочь, бросив ее, кинулась к мужу:
– Кроличек!
– Зайчик!
– Как давно я тебя не видела! Где Алджи?
– У Пуффи Проссера. Заскочили по дороге, а тот в него вцепился. Все-таки крестный отец… Заберем на обратном пути.
– Забери ты. Я отвезу маму, ей нехорошо.
– Да, – согласился Бинго, – вид поганый. На грязи, и как можно скорей! Жду у Пуффи.
– Где он живет?
– Парк-Лейн, 62.
– Я скоро приеду. Да, дорогой, ты деньги положил?
– А, черт! – вскричал Бинго. – Забыл, спешил к тебе. Возьмем Алджи – и положим.
Смело сказано, но на Парк-Лейн, у дома, он все-таки заволновался. Кто его знает, этого Пуффи! А вдруг не даст? В конце концов, сэр Эйлмер Молверер – поджарый, здоровый дядька, по-видимому – не с перепоя.
Поэтому он беспокоился, спрашивая Коркера:
– Все в порядке?
– И да, и нет, сэр.
– То есть как? Хозяин звонил?
– Нет, сэр.
– Почему же он не звонил?
– Он кричал, сэр.
– Кричал?
– Да, сэр. Издал пронзительный крик, свидетельствующий об испуге. Примерно так кричал он после Нового года, когда подумал – ошибочно, сэр, – что видит розового слона.
Бинго нахмурился:
– Мне это не нравится.
– Точно то же самое сказал мистер Проссер, сэр.
– Крестные не кричат при виде крестников. Пойду посмотрю, в чем дело.
Он пошел – и остановился в изумлении.
Алджернон Обри сидел на ковре, пытаясь проглотить шарик. Пуффи смотрел на него выпученными глазами. Бинго, человек сметливый, заметил какую-то напряженность и решил, что тактичней о ней не говорить.
– Привет, – сказал он.
– Привет, – отвечал Пуффи.
– Какое утро!
– Да, погода – будь здоров.
Поболтав о европейской политике, они замолчали. Потом Пуффи спросил:
– Бинго, ты, часом, не видишь ничего на полу?
– Это ребенка, что ли?
Пуффи протяжно вздохнул:
– Ре-бен-ка? Он тут есть?
– Конечно, – отвечал Бинго. – Тю-рю-рю, – прибавил он, втягивая сына в беседу. – Папа пришел.
– Папа?
– Папа.
– Это твой?
– Мой.
– Что он тут делает?
– Да так, зашел.
– Что ж он сразу не сказал?! Я чуть не спятил от страха.
– Ты его не поцелуешь?
Пуффи дернулся.
– Не шути так, – попросил он и прибавил, глядя на крестника с большой дистанции: – А я еще думал жениться!
– И правильно, – одобрил Бинго. – Жениться очень хорошо.
– До определенной меры, – сказал Пуффи. – Ты подумай, какой риск!
– А что такое?
– То есть как – что?! – проговорил Пуффи тихим, дрожащим голосом. – Как – что? Да если бы не ты, это могло быть у меня! Честное слово, я собирался сделать ей предложение. Слава Богу, ты помешал. – Он испустил глубокий вздох. – Бинго, старик, ты вроде просил пятерку?
– Десятку.
Пуффи покачал головой:
– Этого мало. Пятьдесят, а?
– Пятьдесят?
– Ты не против?
– Нет-нет, что ты!
– Хорошо, – сказал Пуффи.
– Замечательно, – сказал Бинго.
– Простите, сэр, – сказал Коркер, появляясь в дверях, – швейцар сообщил, что миссис Литтл ждет вас у входа.
– Скажите, я сейчас, – отвечал Бинго.
© Перевод. Н.Л. Трауберг, наследники, 2011.
Ансельм получает свой шанс
Летнее воскресенье близилось к концу. Сумерки спустились на садик «Отдыха удильщика», и воздух наполнился благоуханием жасмина и душистого табака. В небе замерцали звезды. В живых изгородях сонно пели дрозды. Среди сгущающихся теней закружили летучие мыши, и легкий ветерок покачивал штокрозы. Короче говоря, это был, как удачно выразился клиент, заглянувший туда, чтобы освежиться джином с тоником, очень даже приятный вечерок.
Тем не менее мистера Муллинера и маленькое общество, собравшееся в зале гостиницы, томило ощущение, что этому вечеру все же чего-то недостает. Объяснялось оно тем обстоятельством, что мисс Постлетуэйт, наша компетентная буфетчица, блистала своим отсутствием. Прошло около сорока минут, прежде чем она вошла в зал и отправила восвояси замещавшего ее коридорного. А тогда строгое великолепие ее костюма и истая благочестивость, с какой она поднимала и опускала ручку, накачивая пиво, объяснили все.
– Вы были в церкви, – сказал проницательный Херес С Горькой Настойкой.
Мисс Постлетуэйт ответила, что да, она была именно там и все было чудесно.
– Красиво во всех смыслах этого слова, – сказала мисс Постлетуэйт, накачивая кружку портера. – Я просто обожаю вечернюю службу в летние месяцы. Она вроде бы будит в тебе что-то, вот я о чем. Благоговейная тишина и все такое прочее.
– Полагаю, была и проповедь? – спросил мистер Муллинер.
– Да, – ответила мисс Постлетуэйт и добавила, что проповедь просто в душу запала, дальше некуда.
Мистер Муллинер задумчиво отхлебнул свое горячее виски с лимоном.
– Старая, старая история, – сказал он с отзвуком печали в голосе. – Не знаю, замечали ли вы, джентльмены, но в сельских местностях Англии в летние месяцы вечернюю проповедь читают сами приходские священники, и это порождает закипающее недовольство среди младших священников. Доводит молодых людей до исступления, и их можно понять. Как справедливо заметила мисс Постлетуэйт, атмосфера вечери в деревенской церкви содержит в себе нечто располагающее души собравшейся там паствы к особой восприимчивости, и проповедник, проповедующий в подобных условиях, просто не может не заворожить и не растрогать своих слушателей. Младшие священники, лишенные права проповедовать, естественно, чувствуют, что жестоко попраны пятой железной монополии, нагло отбирающей у них их великий шанс.
