И Брусков хороший… Идти, что ли? "Быть или не быть? Вот в чем вопрос". Страшно… "Прочь сомненья!" Откуда это? Ну, неважно… Надо идти… Двум смертям не бывать…
Володя глубоко вздохнул, сердце сразу замерло; потом пошарил рукой по доскам стенки и сильно нажал на одну из них. Доска подалась. Еще нажим. Доска совсем отделилась; свет ударил в глаза и на мгновение ослепил. Володя осторожно протиснулся в отверстие, выпрямился и с любопытством осмотрелся: яркий свет заливает высокую круглую камеру, тесно заставленную машинами и ящиками; огромные барабаны тихо разворачивают тонкие серые шланги; насос на баке неслышно двигает шатуном; диски под стальными колоннами медленно, почти незаметно вращаются; черные горбатые моторы гудят. Между моторами люк, огороженный решетчатыми перилами. Из люка пробивается свет, слышны громкие спорящие голоса… потом веселый смех. Этот смех придал Володе бодрости. Он просунул руку в отверстие, из которого только что вылез, достал оттуда свой узелок и книгу. Книга в роскошном бархатном переплете малинового цвета, но уже замусолена. На переплете крупными золотыми буквами: "Ученику 5-го класса Владимиру Колесникову за отличные успехи и поведение". Володя зажал узелок и книгу под мышкой и тихонько подошел к люку. Осторожно, с бьющимся сердцем, шагнул на лестницу и заглянул вниз, под ноги.
Большая, круглая, как шар, каюта с плоским полом залита ярким желтоватым светом. За столом у стены, в голубых комбинезонах и беретах, – Малевская и какой-то мужчина. По голосу – не Мареев… Значит, Брусков… На столе книги, чертежи… Брусков что-то говорит, водя карандашом по чертежу. У круглой выгнутой стены – гамаки за занавесками, на стене висят приборы, аппараты, баллоны, шкафчики с инструментами, лабораторной посудой… Володя спустился еще на две перекладины и дрожащим голосом сказал:
– Здравствуйте! Можно войти?
Стало так тихо, что не слышно было ни шороха и скрежета за стеной, ни гудения моторов.
Сидевшие повернулись и вскочили так резко, что легкие стулья отлетели в сторону. Брусков застыл с поднятым лицом и раскрытым ртом. Малевская схватилась за стол; глаза ее стали круглыми от недоумения и испуга.
"Голубые… как комбинезон…", – пронеслось в мозгу Володи.
Наконец Брусков выдохнул:
– Откуда ты, мальчик?
Держась за перила, Володя кивнул наверх:
– Из ящика…
И вдруг звонкий, безудержный смех наполнил каюту.
– Заяц! Заяц!.. – хохотала Малевская, падая на стул. – Ой, не могу!.. Спасите! Заяц!.. Никита!.. Никита!..
Она бросилась к люку и, задыхаясь от хохота, крикнула вниз:
– Скорей сюда, Никита!.. Заяц! Настоящий! Живой!.. Заяц!..
И опять упала на стул, обессилев от смеха.
– Ой, не могу!..
– Мальчик, ты живой? – продолжал недоуменно Брусков. – Ты мальчик или заяц? Ну, спускайся вниз. Если ты заяц, мы тебя изжарим.
– Я не заяц, – обиженно возразил Володя, медленно спускаясь по лестнице. – Я пионер…
Он был несколько озадачен таким приемом.
Из люка показалась голова Мареева. Он быстро поднялся из нижней камеры, откуда доносились гудение моторов и глухой скрежет. Строгая складка легла между густыми черными бровями. Недобрые глаза уставились в лицо Володи, всегда круглое, румяное, а теперь все сильнее бледневшее, по мере приближения Мареева.
– Кто вы такой? – резко спросил Мареев, почти вплотную подойдя к Володе. – Как вы пробрались сюда?
– Я – Володя… Владимир Колесников… – дрожащим голосом ответил Володя, перекладывая узелок и книгу в другую руку. – Я… я… залез в ящик…
– Как вы смели это сделать? – загремел Мареев. – На вас красный галстук! Вы пионер? Вы знаете, что такое дисциплина?
Румяные губы мальчика стали подергиваться. Большие серые глаза с пушистыми ресницами наполнились слезами.
– Я знаю… я знал… вы ругать будете… Я не мог… я должен был…
– Вы знаете, что вы наделали? Вы все наши расчеты опрокинули! Все наши запасы кислорода, продовольствия, воды, подъемной силы рассчитаны на трех человек, а не на четырех! Что же мы теперь будем делать с вами?
– Придется сделать остановку и высадить, – едва сдерживая смех, сказал Брусков.
Володя перевел на него растерянные, испуганные глаза.
– Зачем же? Это… это невозможно…
– Кто ваши родители? – продолжал сурово допрашивать Мареев.
– Папа – начальник электромеханического цеха шахты "Гигант".
– Ну, что теперь делать? – возмущенно говорил Мареев. – Вы представляете себе, каким опасностям вы можете подвергнуться? Что там наверху переживает ваша мать! Вам учиться надо, а вы в авантюры пускаетесь!
Разговор переходил на более твердую почву дискуссии, и Володя немного ободрился.
– Я должен был пойти с вами, – сказал он. – У вас тоже должна быть смена… Вы должны передавать опыт… Я вот передавал свой опыт по моделям Кольке, и вы должны…
– Ишь какой! – фыркнул Брусков.
– Опыт передавать? – закричал Мареев. – Вот я сейчас передам по телефону на поверхность, чтобы вас выгнали из пионеротряда за недисциплинированность!.. Галстук с вас снять надо за такое безобразие!..
Губы мальчика задрожали сильнее… Катастрофа нарастала на глазах у всех. Володя закусил губу до боли и потом сказал прерывающимся голосом:
– Вы… вы… этого… не сделаете… Я… я… буду полезен… я знаю… я знаю электротехнику…
Дальше продолжать было невозможно: могло кончиться черт знает чем – слезами, ревом, позором. Володя, громко сопя и моргая, прижал к груди узелок и книгу и замолчал.
Должно быть, от вида этого жалкого узелочка и книжки, прижатых к груди, от глаз, наполненных слезами, дрогнуло сердце Малевской. Она дотронулась до рукава Мареева.
– Ну, будет, Никита, – тихо сказала она. – Не мучь его. Он ведь и без того устал… и, наверное, голоден. Ты когда залез в ящик, мальчик?
– Ночью… перед вашим отъездом…
Под добрым взглядом голубых глаз Малевской сердце Володи постепенно согревалось.
– Больше двух суток! – всплеснула руками Малевская. – И не спал, наверное? Ты ел хоть что-нибудь?
Она заметалась по каюте. Подвинула стул к столу, обняла Володю за плечи, чуть прижала его к себе и повела к столу.
– Потом разберемся, Никита! Дай ему успокоиться, отдохнуть… Иди, Володя. Садись, голубчик… Поешь… Потом поговорим.
В одно мгновенье на столе очутились горячее какао, аппетитный бульон, паштет.
Мареев беспомощно смотрел на Володю. Пожалуй, далее лучше, что Малевская занялась им. Что еще оставалось делать? Вот неожиданная напасть!
Мареев озабоченно шагал по тесной каюте. Вдруг он резко остановился перед Брусковым, который улыбался, глядя на хлопоты Малевской, угощавшей "зайца".
