Да, пожалуй, – город.
Огромный город раскинулся в кратере, чей иззубренный край бросал на часть его густую тень, в которой что-то светилось, поблескивало, переливалось, указывая на то, что город еще не окончательно мертв и что там, возможно, теплится жизнь. В нем отсутствовали генеральные линии направлений, придававшие даже самым безалаберно возведенным земным городам хоть какую-то упорядоченность и регулярность. Здесь словно имелось гораздо больше измерений, чем три фундаментальных. Глаз, а точнее – мозг не мог воспринять это добавочное измерение, он лишь интуитивно чувствовал его присутствие за хаосом городских построек, вздыбливающихся, лежащих на боку, склонившихся под углами, а то и вовсе свисающих вниз, словно сталактиты. И все это безумие архитектуры опутывали тончайшие нити, словно паутина – мумифицированное тельце мухи. Лишь приглядевшись, Игорь Рассоховатович понял, что это не паутина, а прозрачные трубы метро, по одной из которых и двигался его диск.
И только поняв это, он смог в полной мере осознать циклопичность марсианского города. У него захватило дух. Ему вдруг захотелось широко открыть рот и завопить – то ли от восхищения, то ли от ужаса. А может, от того и другого одновременно.
Затем труба стала ветвиться во всех трех измерениях, будто корневище дерева, глубоко и мощно проросшего в мертвую марсианскую почву. Стеклянные корни расходились и вновь срастались, образовывали спутанные клубки, чтобы затем распутаться в сложнейший лабиринт. Мозг тщился представить его топологию, но это было невозможно сделать, и Биленкин казался себе счетно-аналитической машиной или скорее педальным арифмометром, которому дали исполнить программу по решению сложнейшей эвристической задачи, к тому же решения не имеющей.
И когда он уже изнемогал от нагрузки на восприятие, труба вонзилась в край циклопического кратера, нырнула глубоко вниз, так, что скудное естественное освещение сменилось еще более скудным свечением самой трубы, но затем вновь вышла на поверхность, чтобы опять влиться в то, что Биленкин про себя назвал пересадочной станцией. Главной пересадочной станцией, куда сходились сотни и сотни подобных труб, а диски громоздились в желобах с такой густотой, что казались эритроцитами в рассматриваемой под микроскопом капельке крови.
Как он вообще мог надеяться на то, что не потеряется в хаотическом переплетении труб и желобов? Его диск мчался вперед, выбирая по какой-то собственной прихоти нужные ему поворот, подъем или спуск, и единственное, чем себя мог утешать Игорь Рассоховатович, – то, что в этом мертвом метрополитене Царица активировала лишь одну нужную ей линию, по которой и мчится, как гончая по следу, его диск. Слабое, но все-таки утешение.
Биленкин давно оставил надежду рассмотреть впереди себя преследуемый диск. Но это и к лучшему – зачем Царице раньше времени знать, что за ней по пятам идет тот, кто разрушит ее зловещие планы? А то, что он их разрушит, Игорь Рассоховатович не сомневался. Вернее, усилием воли не допускал в себя ни капли сомнения. Ибо в противном случае все, что он делал и сделал, напрасно.
Труба метро шла по поверхности Марса, и, посмотрев направо, Биленкин увидел канал. Один из тех легендарных каналов, которые издавна будоражили воображение астрономов, начиная от Скиапарелли, который первым догадался, что правильные линии, которые он разглядел на диске Красной планеты, не естественные трещины в ее коре, а остатки колоссальной ирригационной системы, возведенной жителями этой планеты в невообразимо далекие времена. Открытие даже самому итальянцу показалось чересчур скандальным, поэтому он и слово подобрал двойственное по своему значению: canali, по-итальянски вполне пристойно означающее в том числе и естественное русло, оставленное в земле вполне банальным речным потоком. И кто виноват в том, что американец Персиваль Ловелл, вдохновленный сочинениями Скиапарелли, подобрал в качестве эквивалента термин «канал», что на английском однозначно указывало на рукотворность.
Но даже после того, как тот же Ловелл на основе карт итальянского ученого и собственных наблюдений создал подробнейшую карту марсианских каналов, которая в современных источниках признается как одна из наиболее точных, ученые продолжали ломать копья вокруг того – естественные эти каналы или рукотворные? Хотя некоторые скептики доходили до того, что утверждали, будто никаких каналов на Марсе вообще нет, а имеется специфическая зрительная иллюзия, усугубленная почти столетним психозом на почве поисков марсианской цивилизации. Позднейшие спутниковые съемки марсианской поверхности их не убеждали.
И вот Игорь Рассоховатович мог воочию видеть, что представлял собой один из марсианских каналов.
Канал был пуст, а его стены и дно представляли собой плотное переплетение тонких и толстых волокон, словно какое-то огромное растение за сотни тысяч лет, что ирригационные сооружения пустовали, пустило здесь корни и разрослось, отчего теперь сотни, тысячи километров тянулся и тянулся красно-коричневый ковер, испятнанный зеленоватыми и бурыми вкраплениями. Кое-где корни сплетались в странные образования, напоминавшие чудовищно увеличенный духовой инструмент со множеством трубок, клапанов, перемычек. Можно было представить, что во время регулярных пылевых бурь ветер извлекает из них тягучую, жуткую, нечеловеческую мелодию, от которой невольного слушателя должен продирать мороз.
Если бы не дыхательная маска, то Игорь Рассоховатович взирал на это очередное чудо с раскрытым ртом. Ему вспомнились утверждения Лоуэлла, что он несколько раз наблюдал удвоение русла каналов. Будь каналы всего лишь вырытыми в земле углублениями для воды, вряд ли подобное можно было себе представить, но то, что видел Биленкин, полностью опровергало устоявшиеся гипотезы.
Каналы были гораздо сложнее, чем просто ирригационные сооружения для переброски воды из полярной шапки в засушливые районы экватора и южного марсианского полушария. Это – машины. Колоссальные, планетарного масштаба машины, назначение которых оставалось пока неясным, но их размеры и сложность в очередной раз ставили вопрос – насколько же превосходил современный человеческий уровень тот разум, который все это создал? Метро? Подземные города? Каналы? А вполне вероятно, что этим дело не исчерпывалось и древняя планета еще скрывала в себе другие чудеса фаэтонской цивилизации.
Но вот желоб вновь нырнул под землю, поверхность Марса скрылась из виду. Биленкину показалось, что спуск становится еще круче, почти отвесным, и диск не катится, а падает вниз. Возникло ощущение катания на горках – далекое воспоминание детства, когда маленького (по возрасту) Игоря впервые привели в парк Горького и усадили на паровозик, который весело мчался по игрушечным рельсам, взбирался, отчаянно гудя, на горку и скатывался с нее под веселый гомон маленьких пассажиров.
Кромешная тьма не позволяла ничего рассмотреть, диск падал или несся вниз, и вот там, куда он направлялся, постепенно разгоралось багровое свечение, будто кипела лава, хотя на давно остывшем Марсе не могло быть никакой лавы, но иллюзия оказалась настолько сильна, что Игорь Рассоховатович почти ощутил на лице слабые токи жара глубин. И уже видно в рассеявшемся мраке – диск действительно падал без всякой поддержки, а глубоко внизу, под ним падал еще один – наверняка тот, который Биленкин преследовал.
