Командир, огромный, нависает каменной глыбой над микрофоном дальней связи. Мужественное лицо, иссеченное морщинами, ежик седых волос. Его руки… его руки тоже сжаты в кулаки.
А по другую от него сторону сидит ироничный Гор, вертит трубочку, не решаясь по старинной привычке сунуть ее в зубы. Впрочем, в нем сейчас ни капли иронии, ни капли желчи. Наверняка он просчитывает варианты траектории перехвата капсулы. Это бессмысленно и опасно, но хоть какое-то занятие для штурмана. Берет карандаш, чертит в штурманском журнале замысловатые кривые, ищет удобные точки корректировки орбиты. Бездействие невыносимо.
Добрейший Роман Михайлович тоже здесь. Скрестил пухлые руки на груди, насупил брови, похожий на обиженного ребенка. Заражение? Паразиты? Это по его части. На войне и не такое встречали, и не таких спасали. Главное, чтобы оставалась воля жить. Без нее – и легкая рана смертельна. Варшавянский уверен, что у Зои есть такая воля. Милый, милый Роман Михайлович, добрый вы наш доктор Айболит, прошедший войну, но абсолютно уверенный в абсолютной ценности человеческой жизни. Любой.
Для вас и только для вас это может стать глубочайшим разочарованием. Простите меня. Я не хотела.
И вы, Полюс Фердинатович, простите меня. Вы в рубке, вместе со всеми, куда вас поместило мое жалкое воображение. И как ученый вы не можете не думать о более серьезных вещах – механизме воспроизводства фаэтонцев, например. Увы, вряд ли вы получите на это ответ. Ответа не будет. Будет поступок. Последний и окончательный.
Кто еще? Паганель. Железный дровосек, которому пока не вставили в грудь шелковое сердце, чтобы оно раскачивалось там на нитке и стучало. Тук-тук. Тук-тук. Почему так бывает – сердце есть у того, кому оно и не нужно, для кого оно лишняя обуза, а у того, кто в нем нуждается, оно заменено даже не пламенным мотором, а электрической батареей? Прости, Паганель, ты был настоящим другом, потому что так тебе велело твое несуществующее сердце, а не три закона тектотехники.
Армстронг. Заг-астронавт. Мертвец. И он здесь, хотя вход в рубку ему запрещен, но воображение на эти последние минуты отменяет запрет. В своем неизменном пустолазном костюме с охладителем. Будто ходячий холодильник. Вечно голодный, но изо всех сил пытающийся выглядеть живым и вести себя как живой. Наверное, и его отношения с ней являлись попыткой вновь ощутить – каково это быть живым. И у тебя неплохо получалось, Армстронг. Я даже жалею, что мои мозги не достанутся тебе. Нет, это не поощрение каннибализма. Это – лекарство. От той боли, что ты испытываешь.
Застежка отщелкнута. Пальцы сжимают рукоятку. Хочется закрыть глаза. Но надо смотреть. На уже такой близкий Фобос. Страх. Близкий страх. Мгновенное колебание – висок или рот? Рот – надежнее. Можно прикусить ствол. Удержать. Висок – слишком рискованно.
Решено. Рука тянет. Никаких резких движений. Никакой суеты. Чтобы не перехватили власть над телом. Черт с ним, с телом. Пусть им подавятся. Над рукой. Это все, что ей сейчас нужно. Распорядиться собственной рукой. Пальцами. Как же неудобно! Должен быть предохранитель. Где он? Где этот чертов рычажок? Без паники. Спокойно. Такое дело не терпит суеты.
Все происходит так, как и рассчитано. Зубы зажимают ствол. Палец давит на кнопку. Баллончик выпускает строго отмеренную дозу газа.
Глава 30
План спасения
– Как мертвец уверяю вас, господа, умирать – скверное занятие, – сказал Армстронг, обведя глазами экипаж «Красного космоса».
Все, что осталось от экипажа, уточнил он про себя. Как заг-астронавт и командир «Шрама», Армстронг понимал: потеря двух членов экипажа – прямая угроза не только выполнению программы экспедиции, но и возвращению корабля на Землю. Движителист и второй пилот.
Начальника движительного модуля Армстронг, конечно же, видел и даже несколько раз говорил с ним. Того по большей части интересовали движительные особенности загоризонтных кораблей, к которым принадлежал «Шрам», но там начиналась зыбкая почва государственной и военной тайны, которую заг-астронавт не собирался ни в чем и ни для кого преступать. Даже под угрозой расчленения. Да и чувствовалось в Багряке нечто до странности родственно-отталкивающее. Словно не человек это, а загримированный под человека мертвец.
Поэтому и его чудовищная гибель не произвела на Армстронга впечатления. Ему, преступившему порог жизни и смерти, вообще чуждо свойственное живым превозношение собственного состояния, когда приходится постоянно дышать, есть и испражняться. По мнению заг-астронавта – сплошные неудобства, особенно для экипажа космического корабля. Нужен воздух. Нужны запасы еды. Нужна система жизнеобеспечения. Конечно, заг-астронавтам это тоже необходимо для поддержания некрометаболизма, но в очень умеренных количествах.
Но вот Зоя… можно сказать, что с Зоей у Армстронга возникло нечто вроде дружеского притяжения.
Наверное, в таком притяжении имелось больше профессиональной симпатии – и он, и Зоя начинали как пилоты истребительной авиации. Да и потом, когда Армстронг пришел в заг-астронавтику, он не раз садился за штурвал гиперзвукового истребителя, чтобы пощупать на слабо границы коммунистического мира. Но с Зоей подробности авиационной жизни они, конечно же, не обсуждали, равно как и подробности заг-астронавтики. Совершенно секретно. Хотя какое дело мертвецу до секретов живых? Как можно сравнить с любым стратегическим секретом секрет смерти? Разве не этот самый главный секрет вольно или невольно жаждет узнать каждый, кто дышит и чье сердце еще бьется?
Но Армстронг, он же – Джон Доу, ощущал, что он, хоть и мертв, но должен соблюдать нечто вроде кодекса пребывания среди живых, ибо этот кодекс оправдывает его взаимодействие с живыми. Тонкие, очень тонкие нити. Которые ничто не стоит порвать, и тогда – берегись. Ты перестанешь осознавать, что мертв, потому как тебе будет не с чем сравнить. Ты превратишься в полного мертвяка, с которым живые не церемонятся.
Мертвым живые нужны гораздо больше, чем живым – мертвые. Вот самая главная тайна посмертного существования. И он, Армстронг, командир загоризонтного корабля «Шрам», прекрасно это осознавал.
Поэтому он и сказал то, что сказал. Всем этим озабоченным людям. Пока еще живым людям.
– Я готов отправиться за ней.
Экстренный сбор всего экипажа был назначен сразу после того, как от Зои Громовой пришло сообщение с борта капсулы.
Мартынов обвел взглядом экипаж. Остатки экипажа, поправил он себя. Пять человек, считая и его. Плюс Паганель. Плюс заг-астронавт Армстронг. Достигнут опасный предел, преступить который означает лишить экспедицию всяческих перспектив. В том числе перспективы возвращения на Землю. Конечно, все они взаимозаменяемы, каждый может подменить почти каждого, но здесь важно не только наличие нужного специалиста, но их численность. Он, командир, вполне может взять на себя обязанности двигателиста. Гор – второго пилота. Полюс Фердинатович – навигатора. Варшавянский – космиста-исследователя. Но случись что-то еще, и целые системы корабля останутся без контроля и управления специалистом.
