Другого слова не подобрать. Оно трясется, вибрирует, кубики, на которые его располосовало, выходят из пазов и падают на поелы. Чудовище все из кубиков. Белых. Крошечных. Аккуратных.
Детский набор. Живущих сами по себе кубиков.
Тело, голова чудовища в отверстиях, а кубикопад продолжается.
– Четырнадцать…
Молодец, Биленкин, еще немного, еще чуть-чуть…
Зоя осматривает себя. Как новенькая. Ни ран, ни порезов.
Как такое может быть?!
Хорошо, мышцы и кожа срослись. Регенерировали. А куртка? Брюки? Тоже срослись? Тоже регенерировали?
Ладно, разберемся. Зоя осторожно движется к люку, прижимаясь спиной к переборке и не отрывая взгляда от груды кубиков, которые тем временем начинают шевелиться.
Новый метаморфоз.
Резкий свист, и в плече торчит белое длинное веретено. Там, где оно вонзилось в ткань, Зоя ощущает онемение. А кубики поднимаются в воздух бесформенной тучей, трансформируются, вытягиваются.
Туча мечет в Зою молнии.
Острые, короткие, как арбалетные болты.
Они впиваются в тело. Без боли. Один даже торчит в горле, но Зоя ничего не чувствует.
И это пугает больше.
– Пять… четыре… три…
Зоя даже останавливается, ждет, но Биленкин молчит. Отсчет не закончен. Отмена? Почему?!
Раз так…
И тут она понимает, почему ничего не ощущала.
Чудовище в ней.
Стрелы втягиваются в тело, и где-то там собираются в еще одно чудовище. Два чудовища в одной Зое. Ей смешно. Она популярна у чудовищ. Их тянет к ней. Они ее лучшие друзья. А она – лучший друг чудовищ. На смену чудовища в человеческом обличье пришли чудовища в обличье чудовищ.
Туча окутывает ее. Вонзается тысячами стрел. Проникает внутрь. Прогрызает ходы. Тысячи паразитов.
Биленкин, почему ты молчишь?!
– Два…
Наконец-то, дорогой Игорь Рассоховатович. Поздно, но лучше поздно, чем слишком поздно.
– Один… Декомпрессия!
Гидравлический удар.
Очищающая волна.
Кто не спрятался, тот не выжил.
Зоя не спряталась.
Руки хватаются за трубы. Ударная волна бросает в сторону распахнутых створок ангара, куда с любопытством заглядывает багровый глаз Марса.
Глава 29
Признание
После десятков глаз, усыпавших тело, Зоя думала, что уже никакие трансформации не смогут ее испугать. Но комбинезон на ней вдруг зашевелился, взбугрился, из него протянулись узловатые паучьи лапы, уперлись в поелы, удерживая тело Зои в ангаре.
Со стороны это выглядело, наверное, жутко – омерзительная помесь человека и паука в безвоздушном пространстве корабля, да к тому же без пустолазного костюма. Однако Зое это нисколько не мешает. Ей даже забавно – во что еще может трансформироваться ее так называемый костюм, который, конечно, никакой не костюм, а мимикрирующий под него тот самый хищник, ради которого и затеяна вся эта глупость с продувкой.
Человеческое, слишком человеческое. Вот что их губит. Вот что выбивает из рядов экспедиции одного человека за другим. Багряк. Зоя. Они все никак не поймут – здесь не действуют человеческая логика и человеческие расчеты. У чудовищ своя логика, свои резоны. Которые даже она, Зоя, мама монстра и сестра монстра, и даже – враг номер один монстра, не в силах понять.
И не пытается.
Потому как никакой Зои больше нет. Так, только видимость. Оболочка. Костюм. Да и тот – чужой.
Паучьи лапы втягиваются, исчезают. Будто их и не было. Ноги твердо стоят на поелах. Космический холод. Безвоздушное пространство.
Влезть в пустолазный костюм? Ради самообмана. Дышу, значит, существую.
К черту.
К черту самообман.
Да, она такая. Ей не нужен воздух, ей не нужно тепло.
Зоя напоследок осматривается. Вот и все. Она сюда не вернется. Здесь ей больше нет места. Прощай, ангар. Прощай, «Красный космос».
И вот она в кресле капсулы. Герметизация. Повышение давления. Кровь должна закипеть, но откуда у нее кровь? Да и кровь ли это? Так, видимость. Серная кислота, а не животворящая жидкость.
Зоя глубоко вдыхает и понимает, как это хорошо. Дышать. Не потому что нужно, а потому что привычно. Создает еще одну иллюзию, а точнее – возвращает утраченную. Иллюзию обычного человеческого бытия.
– Я Челнок один, я Челнок один, – говорит Зоя в микрофон. – Направляюсь на Фобос. Прошу дать разрешение на старт. Если разрешения не будет, то все равно стартую. Как меня слышите?
Помехи. Свист. Вой. Радиоэфир тоже заполонили паразиты. Воют и рвутся в реальность.
Привычное движение рук. Как же она соскучилась по привычному движению рук, которому подчиняется этот неприхотливый космический трудяга.
Капсула выплыла из шлюза под нависающий багровый диск Марса. Пылевая буря улеглась, вернув атмосфере прозрачность. Планета повернулась той стороной, где система великих каналов пролегала не так густо, зато прекрасно видна долина Маринер – глубочайшая рана в марсианском теле, словно некто пытался вскрыть планету тупым консервным ножом. Огромная полярная шапка в это время года доходила почти до самой долины, будто тянулась белыми потеками до страшной раны, пытаясь залечить ее или анестезировать смесью льда и углекислого газа.
Рядом с серпом Фобоса тонкий неправильный серпик Деймоса, и кажется, что на Зою взирает нечеловеческий глаз со зрачком – загогулиной. Хотелось из злого озорства дать на двигатели предельный импульс, который по широкой дуге вынесет капсулу мимо Фобоса к обделенному вниманием исследователей Деймосу.
А это что за звездочка? Не припоминаю такую… Ах, это «Шрам». Вечно голодный, жуткий, «Летучий голландец» космического океана с командой мертвецов, которым заказано возвращаться на Землю. Последнее зловещее слово американской заг-астронавтики. Разве его сравнить со строгими обводами и белизной «Красного космоса»? Кстати, а почему «Красный космос» – белый? Оксюморон. Нет, потому что красный – не цвет, а качество. Красивый. И еще – революционный. Корабль, несущий поле коммунизма туда, где до сих пор царили только холод и безмолвие. Наша цель – смело идти туда, где не ступала нога человека. К новым рубежам. Воспитание космоса. Был такой наивный фильм «Воспитание космосом», где непутевый комсомолец попадал на ударную лунную стройку, где дружба, комсомол и мечта превращали его в настоящего человека.
Так почему бы не представить, что истинная миссия «Красного космоса» – воспитание космоса? Точно так же как мичуринско-лысенковская генетика воспитывает растения и животных, закрепляя в их наследственности нужные человеку качества, в отличие от махрового вейсманизма-морганизма, ни о каком воспитании не помышляющего, действуя в духе и методами инженерии, словно имеет дело не с живым, а с мертвым материалом, некробиотой. Превратить космос из враждебной среды в дружественную человеку, как человечество за тысячелетия подъема по спирали развития от первобытного коммунизма к коммунизму духа и бытия преобразовало большую часть планеты в благоустроенное для работы и творчества место. Разве такая цель не по плечу тем, кто сейчас оставался на корабле?
