– Нет, нет, нет, – шептала Зоя, пытаясь ухватить за складку пустолазного костюма Багряка, но тот переступил через комингс и уже шагал по коридору «Красного космоса».
Глава 23
Клокочущая пустота
Чудовищные человеческие потери в Великой Отечественной войне значительно изменили отношение советского общества к семейным вопросам. Если до войны мать-одиночка, забеременевшая вне брака девчонка и вообще внебрачные отношения вызывали общественное неодобрение, порой приводившее к вызову провинившихся на комсомольскую, партийную или профсоюзную, в зависимости от принадлежности, проработку, то в послевоенные годы, да что там годы! – десятилетия данный вопрос вообще исчез из поля морально осуждающего общественного зрения.
Катастрофическое сокращение мужского населения заставляло общество консервативных семейных устоев приспосабливаться, иначе ему грозило вымирание.
Зоя помнила те годы, когда казалось, будто все женщины в округе ходят с огромными животами. Затем дворы заполнялись колясками, потом малышней, школы перегружались так, что приходилось учиться в четыре смены, где старшеклассникам доставались лишь вечерние часы, а все остальное время коридоры и кабинеты гудели от шумных младшеклассников. Но никто не жаловался, наоборот – такое количество детей говорило, что у почти истекшей кровью Страны Советов все же есть будущее. Вот оно – чумазое, веселое, взъерошенное, в шитой-перешитой одежонке, что-то постоянно жующее, потому как растущий организм требовал столько питания, что приходилось ограничивать взрослых.
Все лучшее – детям!
Это был даже не лозунг, а императив развития. На смену суровому военному миру пришел мир детства, затем мир отрочества, а потом наступили шестидесятые – мир, почти целиком принадлежащий юношеству, и оттого бурлящий, безумный, яркий, свежий. Поле коммунизма после мрачных военных лет достигло пика напряжения, обеспечив невероятные успехи в преображении природы, освоении космоса, создании думающих машин и тектотонов. Долгожданный запуск управляемого термоядерного синтеза на Токамак-2. Первый полет в космос Юрия Гагарина. Первый облет Луны. Высадка на Луне. Переброска сибирских рек. И везде трудилась молодежь – яростно, беззаботно, бескорыстно.
Когда Зоя была еще совсем маленькая, она постоянно приставала к маме с вопросом: почему та не родит ей братика или сестренку? Вон у соседки уже трое детей и скоро будет четвертый, а она, Зоя, до сих пор одна. Ей дома не с кем поиграть. А вот был бы у нее братик! Или сестренка! А еще лучше – и братик, и сестренка! Она бы никогда не плакала, когда маме приходилось оставаться в ночную смену на заводе. Она бы варила им кашу. Водила гулять. Но мама только вздыхала и говорила до поры непонятное:
– Легче горы свернуть, чем заставить женщину не быть женщиной.
Только много позже Зоя поняла, что мама так и не смогла смириться с пропажей без вести отца. Она бы и замуж никогда не вышла, если бы такой невероятный случай ей представился. И тем более не завела бы любовника, чтобы личным вкладом поправить жуткий демографический провал. Отец и здесь оказался виноват. Не будь Зоя единственным ребенком, может, и ее судьба сложилась по-другому.
Например, с Саниным.
Конечно, мама никогда ей не говорила, что отбивать чужих мужей нехорошо. Не было у них поводов для подобных разговоров. Но нечто присутствовало в их крохотном семейном кругу, витало, смотрело с портрета отца в еще гражданском костюме – снимались накануне свадьбы. Разрушать чужие семьи нельзя. На чужом горе счастье не построишь. Даже если на это смотрят как на малоприятное, но вынужденное отступление от моральных принципов, согласно которым семья – ячейка социалистического общества.
Поэтому и с Саниным… ничего не могло у них получиться с Саниным, даже если бы его собственная жена смотрела на это сквозь пальцы. Легче горы свернуть, да? Зое самой было противно. Так воспитана. Еще одна вынужденная жертва – верность погибшему на войне отцу, который на поверку оказался…
Всего-то и был один раз. Жена в роддоме, а он у нее. И она не смогла не уступить. Но и одного раза оказалось достаточно. Чтобы… чтобы испугаться. Нет, не вызова в политотдел или разбора на женсовете. Кого это вообще может волновать? Кроме нее самой. И еще Санина. Поэтому пришлось сделать то, что пришлось.
Заставить женщину не быть женщиной.
Будильник отсчитывал последние минуты бессонной ночи. Зоя лежала с открытыми глазами, и ей казалось, что «Красный космос» совершает какой-то очень сложный и безумно опасный маневр. Например, входит в атмосферу Марса. Или ныряет в экзосферу Юпитера, чтобы, отобрав крошечный, незаметный для самой планеты-гиганта момент движения, с ускорением вырваться из ее стальных объятий и лететь, лететь, лететь куда-то далеко, за пределы облака Оорта. Ее тело то принимались мять, как податливую глину, пытаясь вылепить нечто иное из старой, доброй Зои, то надували до невесомого состояния, и, наверное, только антиневесомые ремни удерживали ее на койке.
Но как ни ужасно она себя чувствовала, приходилось вставать и ползти, и лететь, в зависимости от того, на каком периоде мучений Зоя находилась, чтобы добраться до унитаза и извергнуть из себя нечто настолько дурно пахнущее, что оно немедленно вызывало очередной приступ рвоты. В ней не могло находиться столько, сколько за ночь отторгало тело. Она не могла есть, не могла пить, и лишь страшным усилием воли заставляла себя глотать из крана воду, отвратительнее которой было лишь то, что она через короткий период вновь из себя извергнет.
Когда она все же заставила себя встать, собрав всю волю в кулак, то ощущала себя как минимум на десятом месяце беременности. Во всяком случае, ей так казалось. Но осмотр собственного тела в зеркале ничего не показал. Тело как тело. Живот не увеличен. И даже лицо… всего лишь лицо уставшего космиста.
В детстве Георгий Николаевич прочитал роман Герберта Уэллса «Пища богов», в котором некий ученый изобрел питание, раскрывавшее полный потенциал физического развития человека. Вкушавшие эту пищу люди становились великанами – красивыми, умными, сильными. Для великанов все закончилось печально – человечество, обнаружившее, что оно в массе своей всего лишь недоразвитые карлики, ополчилось на них и уничтожило.
Однако теперь, сидя у себя в движительном отсеке и перебирая рассыпанные по столу зерна, Багряк вдруг понял, что это и есть пища богов. Она и должна быть такая! Боги не могут питаться как простые смертные. Они могут питаться только так, чтобы пища сама стремилась слиться с ними, проникнуть в них, раствориться в них, а вовсе не этим ужасным кусанием, пережевыванием, глотанием, перевариванием и последующим испражнением. Разве кто-то видел испражняющегося бога? Именно так пища богов и проникла в него. Сквозь слои пустолазного костюма, слилась и растворилась в нем. И он даже сожалел о том, что потратил крохотную частичку своего богатства на эту никчемную, истеричную девчонку. Зачем? Что его заставило? Будто торкнуло, подтолкнуло.
Зерна жили собственной жизнью, шевелящиеся отростки толкали их по столу. Они словно изучали то новое место, в котором оказались после сотен тысяч лет космического одиночества в недрах мертвого ковчега.
