Но оказалось, что она ошибается. Жизнь ее вдруг переменилась, и переменилась так, что Катя иногда за руку себя щипала: не во сне ли все это?
Как ни странно, но перевернула ее жизнь мама. Ее робкая, больная мама, которая ничего не умела переворачивать, устраивать и переустраивать. Однажды, когда Катя вернулась с работы – закончив школу, она устроилась делопроизводителем в собес, но подъезды все-таки мыла тоже, потому что работа в собесе была хоть и хорошая, но с очень маленькой зарплатой, – мама встретила ее словами:
– Катюшка, а что я тебе покажу!
Такой счастливый вид был у мамы, кажется, только в Катином детстве, когда она поздравляла дочку с днем рождения и протягивала ей большую куклу или мягкого мишку. Теперь она протягивала ей не игрушку, а письмо.
– От кого это? – удивилась Катя.
Она очень устала сегодня на работе. Недавно отменили льготы для пенсионеров и инвалидов, в собес толпами шли взволнованные и разъяренные люди, пытающиеся узнать, положено им теперь хоть что-то от государства или их опять бросили на произвол судьбы.
– От папы твоего! – торжественно объявила мама. – Почитай, почитай!
Пока Катя раздевалась и вынимала из конверта письмо, мама призналась, что месяц назад сама написала Катиному отцу.
– Адрес я всегда знала, – объяснила она. – Только тревожить его не хотела. Ведь он женатый уже был, когда со мной… Он к нам в Ростов в командировки наезжал, а я тогда только-только школу закончила и в стройуправлении работала – так, подай-принеси. Командировочные удостоверения ему отмечала, вот и знала адрес. Мне перед его женой тогда так стыдно было, что я с мужем ее… Да и дети у него уже были. А теперь вот написала. Все-таки ты его дочка, а человек он и тогда был не из простых…
К маминой радости, отец на ее письмо ответил. И не только ответил, но даже отругал ее за то, что восемнадцать лет назад она не сообщила ему о рождении дочери.
«Несмотря на все мои обстоятельства, Ольга, ты должна была это сделать, – писал он. – Жениться на тебе я не мог, это ты правильно поняла, но материально поддерживать дочь не отказался бы. Хорошо, что ты хотя бы теперь опомнилась. Тем более что теперь мои обстоятельства как раз складываются так, что я буду даже рад, если Катя приедет в Москву. Извини, что говорю вот так, напрямую, но ты же понимаешь, спустя восемнадцать лет рассчитывать на какие-то чувства с моей стороны было бы странно и тебе, и ей. Тем более у меня двое взрослых детей и есть уже внуки. Так вот, о Кате. Насколько я понял, профессии у нее нет. Но все-таки я готов по мере моих возможностей помочь ей с трудоустройством, если она согласится взять на себя определенные обязательства. Моя мать, то есть Катина бабушка, перенесла инсульт, и ей необходим уход. Она имеет комнату в коммунальной квартире, и Катя могла бы поселиться в этой комнате вместе с ней. Если, конечно, ее устраивает такой расклад. Если Катя согласна, сообщите о ее приезде телеграммой».
Прочитав письмо, Катя растерялась гораздо больше, чем когда толстый Вадим предложил ей работать в его гостинице проституткой. Тогда-то все было ясно – она знала, что проституткой работать не будет, потому что… Да не потому что, а просто так, не будет, и все. А теперь… Что ей делать теперь, Катя не знала. О том, что предлагал отец, можно было только мечтать. Но мечтать о чем бы то ни было она боялась.
– Поезжай, Катюшка, – сказала бабушка. – Даст Бог, повернется к тебе судьба.
И Катя поехала.
Отец оказался совсем не похож ни на солнышко, ни на светлый месяц. Это был самый обыкновенный мужчина пятидесяти пяти лет – полнеющий, стареющий, лысеющий. Правда, Катя с удивлением отметила, что черты ее лица в самом деле каким-то загадочным образом повторяют черты лица этого чужого мужчины.
Конечно, он был ей чужим, хоть и являлся ее отцом. Катя поняла это, как только увидела его на вокзале, и это впечатление не переменилось потом – ему просто не от чего было меняться.
Григорий Петрович работал на руководящей должности в строительном управлении и был в точности похож на большого чиновника, каким его представляла себе Катя. Хотя вообще-то она и не представляла, какими бывают большие чиновники, потому что никогда их не видела, а только читала о них в затрепанных книжках про начальников и бандитов; эти книжки часто покупали сотрудницы собеса и передавали друг другу.
Григорий Петрович встретил Катю на вокзале спокойно, без объятий и поцелуев. Это было хорошо: ей казались неловкими проявления чувств между посторонними людьми.
– Да, зря Ольга мне про тебя не сообщила, – окинув Катю внимательным взглядом, сказал он. – Дочь есть дочь. Тем более ты на меня похожа однозначно. Ну, поехали сразу к Марии Гавриловне.
То, что он не сказал «поехали к бабушке», Кате тоже понравилось. Он был не то что тактичный, а какой-то… деловой. Катя всегда побаивалась таких людей, но в Москве с удивлением поняла, что теперь она именно с ними чувствует себя уверенно. Вот как с… Григорием Петровичем.
Даже из двух соседок по коммунальной квартире ей больше понравилась та, которая почти не обратила на нее внимания, только поздоровалась, не спросив, ни кто она Марии Гавриловне, ни надолго ли приехала, ни хотя бы как ее зовут. Вторая соседка, наоборот, выспросила все это в первый же вечер, когда Катя вышла на кухню, чтобы сварить Марии Гавриловне овсяную кашу. Ее расспросы, обычные в общем-то, показались Кате утомительными в своей навязчивости, а последовавшее за расспросами предложение распить вместе бутылочку повергло в растерянность, потому что пить она не умела, но отказывать в просьбах умела еще хуже. Она пробормотала что-то неловкое и поскорее ушла в комнату. Хорошо, что каша успела довариться.
Так что манера поведения, присущая Григорию Петровичу, была очень даже удобна, и Катя решила, что не ошиблась, приехав по его вызову в Москву. Конечно, с Марией Гавриловной обходиться было тяжело. Характер у нее, похоже, и раньше был нелегкий, а теперь, когда она была больна и малоподвижна, с ней и вовсе было очень трудно. Инсульт у нее, как сказал Григорий Петрович, случился не особенно сильный, и она быстро восстанавливалась, но все-таки двигалась плохо. Это очень ее сердило, и, сердясь, она поминутно о чем-нибудь просила – то помочь ей встать, чтобы пойти в туалет, то подать судно, потому что в туалет идти не хочется, то убрать судно обратно под кровать, потому что оно не понадобилось, то варить кашу непременно по утрам, то по вечерам, то вовсе не варить, потому что она от роду кашу терпеть не может… Но все это вполне можно было выдержать, к тому же Кате было жалко Марию Гавриловну, хотя та не проявляла к неожиданно появившейся внучке никаких чувств и даже, кажется, не очень поняла, что это именно внучка, а не нанятая сиделка.
Так что все было, в общем-то, терпимо. Вот только Кате хотелось поскорее устроиться на работу, и однажды, примерно после двух месяцев жизни в Москве, она, смущаясь, спросила Григория Петровича, каким образом ей к поискам работы приступить.
– Считай, что ты работаешь, – ответил он. – Я мог бы платить тебе столько, сколько платят сиделке, но, по-моему, для тебя лучше, что я даю тебе деньги только на карманные расходы, но при этом ты обеспечена жильем и домашним питанием.
