Так, стоп. А это что еще такое?
Оля зажмурилась, открыла глаза. Еще раз и еще. Показалось, что это свет фонарей на пару с метелью творит чудеса.
Да нет же, не показалось. Из-под арки медленно выкатился темный внедорожник, проехал по двору и остановился как раз напротив ее занесенной снегом машины. Из машины никто не вышел, мотор не заглушили.
Какого она цвета? В голову полезли картинки страшной смерти Вадика, потом Галкина. Вестник смерти, темно-вишневый внедорожник, сначала увозит ее жениха, а потом сбивает Ивана Андреевича.
Она приплюснула нос к стеклу, пытаясь разгадать марку и цвет большой машины, которая остановилась рядом со стоянкой. Что, если это тот самый темно-вишневый автомобиль? Пока он числится в угоне, на нем можно еще ого сколько бед натворить. Но почему он здесь, в ее дворе?
«Пришло твое время бояться, Оля».
Она вытянула шею и замерла. Странный холодок защекотал пятки и пополз к коленям. Ей было по-настоящему страшно.
Дверь с водительской стороны открылась, на улицу вылез мужик. Походил вокруг машины, потопал – то ли ноги у него замерзли, то ли снег с ботинок пытался отряхнуть.
А потом началось что-то совсем странное. Он шагнул к ее машине, присел на корточки, смахнул снег с номера и посидел так какое-то время. Выпрямился, полез в карман. Достал телефон. Наверное, телефон, потому что в следующую минуту приложил что-то к левому уху и снова заходил вокруг своей машины. Несколько раз взмахнул свободной рукой, вернулся на водительское сиденье. В следующую минуту машина уже катила со двора.
Что это было? Что это, черт побери?
Если этот человек заблудился и случайно заехал в ее двор, тогда какого черта он сметал снег именно с ее машины? Если искал не ее, почему не очистил другие номера, соседние? Почему успокоился сразу, как только нашел ее машину? Это то, что он искал?
Ей что, пора начинать бояться всерьез?
Она медленно попятилась, нырнула в постель и укрылась одеялом с головой. Сердце отчаянно колотилось в ребра, во рту было сухо от страха, а ладони сделались влажными.
Что происходит? Что вдруг вошло в ее размеренную, спокойную жизнь с уходом Вадика? Или все началось гораздо раньше, когда умер отец? Или еще раньше, когда он появился в ее жизни? Или когда сел в тюрьму за ограбление банка и убийство охранника, которого не убивал?
– Не хочу об этом думать, – забормотала она, трясясь под одеялом. – Не хочу думать. Не хочу…
Она шептала это, как молитву, но ядовитая ухмылка Галкина стояла перед глазами. И эти его слова, что пришло ее время бояться.
Она уже собралась заплакать, как вдруг вспомнила. Окунев! У нее в доме спит человек, который сможет ей помочь. Если не защитит, то хотя бы поможет во всем разобраться.
Он сильный и умный, подумала она, проваливаясь в сон. И с ним надежно…
Глава 7
Обычное тихое утро первого января началось с грохота. Оля подскочила на кровати и с вытаращенными глазами рванула из спальни на шум. Ей показалось, что кто-то выбивает ее дверь.
– Мам, что ты вечно? – возмущался на кухне мужской голос. Снова грохот, оттуда, с кухни. – Что со мной может случиться? Все со мной в порядке, поверь. Да, не вернулся. Да, новогодняя ночь. Ты же знаешь, какая у меня работа… Да. Все, пока, увидимся. Мама, с Новым годом! Целую тебя.
Он хороший, вдруг подумала Оля. С облечением выдохнула и улыбнулась. Тут же поймала свое отражение в зеркале и ахнула. Такой растрепыш! Кое-как пригладила волосы, шагнула в сторону ванной, намереваясь скрыться там и привести себя в порядок. Не успела. Из кухни вывалился Окунев со сковородкой – между прочим, в ее переднике, надетом прямо на голый торс. Хорошо хоть в штанах.
– Привет! – улыбнулся он и тряхнул сковородой. – На этой сковороде можно пожарить картошку? А то у вас там их целая дюжина, не знал, какую выбрать. Потом они посыпались…
– Я слышала. – Оля скорбно поджала губы. – Разделись зачем, гражданин Окунев?
Он надул щеки, кстати, гладко выбритые, попыхтел, снова улыбнулся.
– Так душ принял. Извините. И побрился, нашел там у вас одноразовые станки. Утро Нового года, а я как чучело, стыдно перед такой девушкой… Кстати, полотенце я выстирал.
– Находка, а не мужчина! – ядовито процедила она, чтобы скрыть смущение.
Без черного джемпера Окунев выглядел невозможно ладным. Мускулистый, кожа гладкая, на левом предплечье татуировка – какой-то текст в три строки то ли на китайском, то ли на японском. А под левой ключицей невозможно трогательная родинка.
Что за наказание такое? С чего ее Новый год начинается?
С дурных новостей о страшной кончине Галкина – раз. Со странного мужика, который среди ночи является к ней во двор на темном внедорожнике и рассматривает номер ее машины, – два. В довершение другой мужик утром встречает ее в дверях собственной кухни со сковородой наперевес. И мужик этот полуголый, между прочим.
– Почему находка? – не понял Окунев, невозможно смело на нее пялясь.
А она в тонкой пижаме на голое тело! Оля съежилась под его взглядом.
– И тарелки мы вытираем насухо, и полотенца после себя стираем, и картошку жарим. Крестиком не вышиваете, нет?
– Нет, хотя в детстве пробовал, – признался он со смущенной улыбкой. – Мама пыталась научить.
– Не вышло?
– Нет.
– Жаль, – буркнула Оля и скрылась в ванной.
Вышло глупо, поняла она, намыливая голову. Разговор какой-то никчемный, водевильный. Он нормальный, Окунев Георгий Михайлович. Готовку вон ее нахваливал. А Вадик просто молча съедал, иногда недовольно морщился. Не обидел ее ничем, не приставал к ней ночью. Чего она к нему цепляется?
Может, потому, что не приставал?
– Вот дура, – прошептала она, подставляя лицо мощной струе воды. – Как есть дура.
Она никогда так долго не укладывала волосы и так тщательно не подводила глаза, как сегодня. Незаметно прошмыгнула из ванной в свою спальню, прислушиваясь к звукам из кухни.
Хлопоты там шли полным ходом. Окунев гремел посудой, еще и напевал что-то, тихо и в правильной тональности. Слушать было приятно. И странно приятно было рыться в собственных вещах, выбирая, в чем выйти к завтраку, который ты приготовила не сама. Она остановилась на длинном трикотажном платье василькового цвета с ярко-желтыми вставками и шнуровкой по вырезу. На ноги надела домашние атласные туфельки, которые уже почти два года лежали в коробке.
Их подарил отец на какой-то праздник и настоятельно рекомендовал надевать почаще. Утверждал, что дома женщина не должна выглядеть кухаркой. И каждый раз морщился, когда видел дочь в теплых тапках с собачьими мордами.
Правда, когда в ее жизни появился Вадик, отец об атласных туфельках больше не вспоминал. Видно, считал, что для Вадика и собачьи морды сгодятся.
