Под вечер нам нужно было перебраться на правый берег Жуи к устью ее притока – р. Балаганнах, где был прииск, который я хотел посетить. Вода была слишком глубока для брода, наш багаж и нас перевез тунгус в своей берестянке, т. е. лодочке из березовой коры, которая кроме гребца вмещала только одного человека и немного вещей; тунгусу пришлось сделать три рейса туда и обратно, чтобы перевезти меня, конюха, багаж и седла, а лошади перебрались вплавь.
В долине р. Балаганнах было два прииска; один из них назывался Золотой бугорок и принадлежал мелкому золотопромышленнику, который не позволил мне спуститься в шахту, под предлогом того, что она ремонтируется. Пришлось осмотреть только небольшой разрез, в котором работали золотничники. Переночевав на прииске, я поехал дальше, в верховьях Балаганнаха поднялся на высокий водораздел, представлявший гольцы, т. е. безлесные плоские вершины, и спустился с него в долину речки Бульбухты. И здесь на прииске в бортах старого разреза копались только золотничники. В конторе владельца я увидел несколько больших бутылей, в которых водка настаивалась на красном перце. Этот мелкий золотопромышленник, очевидно, принадлежал к категории тех, которые существовали, главным образом, не добычей золота из глубоких россыпей, для чего у них не хватало средств, а торговлей из своей лавки и продажей водки своим золотничникам в обмен на намываемое ими золото. Отдаленность этого прииска от приисков крупных владельцев не позволяла подозревать его в скупке похищенного золота, от которой при случае он, конечно, не отказывался. Подобные золотопромышленники брали отвод, платили подесятинный налог и производили небольшие работы для отвода глаз, чтобы иметь право заводить лавку с товарами и иметь спирт для рабочих; последний они разбавляли водой и подкрепляли красным перцем – в общем, эксплуатировали жестоко золотничников и обманывали государство.
Осмотрев работы в разрезе и обнажения в берегах речки, в которых я, к удивлению, увидел массивный гранит, я опять перевалил через гольцы в другом месте и спустился на север, в долину речки Кигелан, впадающей в р. Жую, где также работалась россыпь, но шахтами. Вечером на этот прииск прибыла большая кавалькада – горный инженер Штраус и горный исправник Олекминского округа (т. е. дальней тайги) с конвоем из десятка казаков, которые на приисках являлись полицией горного надзора. Эти власти совершали свой ежегодный летний объезд приисков для проверки шнуровых книг по записи золота, осмотра горных работ в отношении их соответствия правилам безопасности, ревизии цен на товары в лавках, приема жалоб от рабочих, ведения следствия по уголовным делам и т. п. На этом прииске в начале лета был несчастный случай: один рабочий в шахте угорел насмерть после пожога для оттаивания вечной мерзлоты.
Этот способ разведения костров у забоев в подземных выработках, чтобы оттаять мерзлые пески россыпи для их легкой выемки и промывки, применялся на мелких приисках, вблизи которых было еще достаточно леса для дров; на крупных приисках для добычи мерзлых песков в забоях предпочитали уже взрывать их динамитом. Приехавшие инженер и исправник должны были провести следствие по поводу смерти этого рабочего. Они торопились и выполнили это вечером при свете факелов, пригласив меня в качестве понятого. Возле шахты, в которой угорел рабочий, поставили стол, стулья, принесли бумагу, перья, чернила. Мы втроем уселись и начался допрос рабочих для выяснения условий несчастного случая: когда разожгли пожог в забое, сколько времени ждали после его догорания, спустился ли угоревший по своей воле или по приказу десятника, был ли он трезв, не хворал ли чем-нибудь, не было ли драки или убийства. Труп был сохранен на леднике прииска; его принесли, осмотрели, убедились в отсутствии следов какого-либо насилия. Из показаний рабочих выяснилось, что покойник спустился в шахту слишком рано после пожога, когда угар был еще настолько силен, что он лишился чувств и задохся – его нашли рабочие, пришедшие своевременно, уже мертвым. Вывод следствия был такой, что преступления нет и что покойный сам был виновен. Владельцу и десятнику поставили в вину недостаточный надзор за входом в шахту и после пожога.
Это ночное следствие при свете факелов, освещавших лица рабочих и собравшегося всего населения прииска, раскрыло передо мной еще одну страницу из жизни и условий работы у мелких золотопромышленников (о крупных я скажу ниже).
На следующий день мы втроем спустились в шахту и осмотрели забой, у которого еще сохранились обугленные поленья и пепел. Дрова для пожога, очевидно, были сырые и горели медленнее, чем обычно, поэтому угоревший и ошибся в оценке времени. Мелкие золотинки в забое были видны. Подземные работы на этом прииске велись в вечной мерзлоте без водоотлива, работали в валенках. Сырость дров и отсутствие надзора за входом в шахту были поставлены в вину владельцу в заключении следствия, и его обязали, во-первых, уплатить пособие семье угоревшего, если таковая окажется, и, во-вторых, запирать спуск в шахту на замок после разжога дров и хранить ключ в конторе.
Горный инженер Штраус, узнав, что я собираюсь посетить остальные прииски дальней тайги, предложил мне присоединиться к их объезду. Это было удобно в том отношении, что мне не было надобности искать проводника с одного прииска на другой, просить гостеприимства у владельцев и разрешения на спуск в шахту. Но, с другой стороны, я терял свободу передвижения и пребывания на прииске для осмотра и должен был ограничивать наблюдения временем, назначенным властями для нахождения на каждом прииске и для проезда между ними. Но для первого знакомства с очень разбросанными приисками на севере дальней тайги совместный объезд казался достаточным. Я уже не рассчитывал закончить изучение Ленских приисков за это второе лето исследований и надеялся, что в третье лето удастся посетить вторично те прииски, которые потребуют более тщательного осмотра.
Поэтому я присоединился к кавалькаде Штрауса и Минина, и мы через день пошли вниз по р. Кигелану до его устья, переправились в больших лодках через р. Жую и поехали на северо-восток по таежной тропе к группе приисков в верховьях р. Молво. Наш караван из 25 верховых и вьючных лошадей вытянулся длинной лентой, которая вилась то по редкому лесу и кустам на склонах долин, поднимаясь на водоразделы или спускаясь в долины, то двигалась медленно по болотистому дну долин, где вьючные лошади местами увязали до брюха, что вызывало остановки; казаки спешивались и помогали увязшей лошади подняться или развьючивали ее, вытаскивали из грязи и опять вьючили. В лесу вьюки нередко зацеплялись за деревья и расстраивались, так что казакам было много работы. На склонах тропа также не везде была удобна для проезда; местами между переплетами корней зияли ямы с грязью, в которые лошадь должна была ступать. Гнус в виде комаров и мошки вился тучами над лошадьми и всадниками, лошади мотали головами, обмахивались хвостами, а люди ехали в черных сетках – комарниках, усиливавших духоту знойного и влажного летнего дня, или все время обмахивались зелеными ветками. Переезд занял целый день до сумерек, и все были разбиты усталостью, когда добрались до прииска и можно было снять комарники, расправить отекшие ноги, сбросить лишнюю одежду.
Читатель может спросить – как же по таким таежным тропам ездили старики, больные, вообще люди, не могущие держаться в седле? Их возили в «волокушах». Это две длинные жерди, представляющие оглобли, в которые впрягают лошадь. Одни концы жердей укреплены в дуге, другие тащатся по земле. Ближе к этим концам прикреплено между оглоблями сиденье вроде кресла, в которое садится пассажир, поставив ноги на дощечку, соединяющую оглобли. Пассажир правит лошадью, которая тащит волокушу концами оглобель по тропе; оглобли мешают лошади глубоко вязнуть в болоте. Если пассажир не может править сам, лошадь ведет за собой всадник, едущий впереди. Штраус подарил мне свой фотоснимок, на котором был снят на волокуше золотопромышленник Герасимов с длинной седой бородой.
