Последние дни посвящаются сведению годового баланса и взысканию долгов. Купцы спешат распродать с уступкой залежавшийся товар, чтобы получить наличные деньги. Хозяева закупают провизию. В домах моют комнаты, моются сами, но улицы не убираются. Во всех домах приносят жертвы божку очага или кухни, охранявшему семью в течение года. Этот божок в конце года улетает на небо, где представляет отчет о поведении семьи. Страшась его разоблачений, китайцы замазывают ему рот глиной или тестом.
В канун Нового года улицы наполняются народом с разноцветными фонариками и хлопушками; фонари и транспаранты украшают дома и лавки. Китайцы толпятся в кумирнях, чтобы принести жертвы и поклониться богам. Крики разносчиков и прохожих сливаются с треском хлопушек, ракет и фейерверков. Последнюю ночь китайцы бодрствуют. В полночь все члены семьи совершают поклонение Небу и Земле перед открытой дверью дома, затем собираются в домашней кумиренке (мяо) и приносят жертвы перед таблицами предков
[12]. На заре поклоняются духу счастья. В день Нового года опять приносят жертвы.
В течение первых четырех дней все наносят поздравительные визиты: чиновники – начальству, граждане – друзьям и знакомым; часто ограничиваются опусканием карточек в бумажный мешок, прикрепленный у дверей. Разодетые китайцы разъезжают по городу в носилках, телегах, верхом, останавливаясь и приседая при встречах со знакомыми. Лавки, мастерские, постоялые дворы закрыты, и путешественники, захваченные праздниками в пути, вынуждены выждать по крайней мере первые пять-шесть дней в городе или селении, где они очутились под Новый год. Все население отдыхает, развлекается на улицах и в театрах, и даже в бедных семьях на столе появляется мясо, которое в течение всего года отсутствует. Но уже с шестого дня ремесленники возобновляют работу, некоторые лавки открываются, и только ямыни мандаринов закрыты и запечатаны до конца праздников.
Последние два дня характеризуются вечерними процессиями, напоминающими наш карнавал. Группы китайцев в масках и музыкантов ходят по улицам, заходят в дома и получают угощение. Последний вечер оканчивается процессиями с разноцветными фонарями разной формы и величины, прикрепленными к палкам, особенно часто изображающими части тела дракона.
Сочетание восьми фонарей, из которых первый имеет форму головы дракона, средние – его туловища и последние – его хвоста, особенно замечательно; покачиваньем палок имитируются змееобразные изгибы чудовища, плывущего над головами восхищенной толпы.
Интересно отметить, что, наблюдая уличную толпу во время новогодних праздников в Хойсяне, я ни разу не видел пьяных, которые составляли обязательную и отталкивающую черту праздничных дней в городах и селах царской России. Китайцы в массе народ трезвый, а напившийся на какой-нибудь пирушке субъект никогда не показывается на улице. Вообще, за все время путешествия я не видел на улицах пьяного китайца.
Город Хойсянь расположен в долине небольшой речки Шамынхэ у северного подножия одной из цепей Цзиньлиншаня, называемой Лаолин. В этой цепи имеются месторождения железной руды, и в нескольких местах находятся маленькие заводы, изготовляющие чугунные котлы и горшки и железные изделия.
Проведя первую неделю нового года в миссии, мы 13-го февраля ст. ст. продолжали путь и поднялись на перевал через Лаолин, достигающий около 350 м высоты над городом. С него мы спустились в долину р. Сихэ, которая на следующий день вывела нас в долину р. Дунхэ (покинутую нами перед тем как свернуть к г. Хойсянь) к сел. Пейшуйдянь, вниз от которого эта река становится судоходной для плоскодонных лодок. Поэтому здесь кончается вьючный транспорт с севера (и начинается с юга), и товары, идущие на юг, главным образом табак провинции Ганьсу, чугун и железо заводов в Лаолине, плывут дальше на лодках по р. Дунхэ через южные цепи Цзиньлиншаня. Это плавание не вполне безопасно, так как река все время течет по ущелью с очень крутыми склонами, и русло ее не свободно от камней, но китайские лодочники хорошо справляются с этими препятствиями.
Наш путь для вьючных животных отклонялся от ущелья реки, переваливая через более или менее высокие цепи и придерживаясь долин небольших речек, густо населенных и возделанных. Селения попадались через каждые 3–5 км, но большей частью были маленькие, так как ни дно долин, ни скалистые склоны не давали простора для земледельцев. Глаз радовали рощи бамбука, туи, кипарисов, веерных пальм и других вечнозеленых деревьев, сочная зелень полей и огородов и расчлененные скалистые склоны, на которых кое-где возвышались живописные кумирни, семейные кладбища в рощах, отдельные фанзы и деревья.
Первый перевал на этом пути через цепь Даляншань достигал 1460 м абсолютной высоты и до 900 м над дном соседних долин; вершины цепи поднимались еще на 300 м выше. Вся она покрыта лесом. Обилие последнего объяснило существование небольшого железного заводика на южном склоне, перерабатывавшего железный и чугунный лом на древесном топливе в маленьких горнах. На ночлеге в этом селе мы могли наблюдать весь процесс кустарной плавки и примитивные приспособления заводика.
На следующий день мы миновали г. Лоян, расположенный на берегу р. Дунхэ, или Пейшуйцзянь, а затем надолго отклонились на восток от этой реки, уходящей в длинное и глубокое ущелье, и попали даже в бассейн р. Ханьцзянь.
По мере нашего движения на юг исчезал покров лёсса; на северном склоне Цзиньлиншаня он достигал еще мощности в 20–30 м и образовывал террасы, на южном склоне он становился все тоньше и тоньше, терял свой характерный облик и после г. Хойсяня, наконец, исчез.
Это отразилось и на постройках: лёсс – самый дешевый материал для возведения глинобитных стен, для изготовления сырцового и обожженного кирпича. На южном склоне Цзиньлиншаня, где лёсс исчез, китайские дома оказались уже сложенными из местного камня, и это (а также теснота долин, ценность каждого ровного участка земли для земледелия) сразу отразилось на типе постоялых дворов. Вместо обширных дворов с рядом комнат для проезжих и большими навесами для животных появились тесные дворики с небольшим навесом для животных и одной комнатой для всех людей, иногда просто большим каном под тем же навесом рядом с яслями для животных. Это было понятно: так как в Южном Китае большая часть грузов переносится на людях, то большие навесы для животных не нужны, а партия носильщиков ночует целой компанией в одной комнате.
Но для меня эти условия были неудобны: я не мог работать по вечерам – писать дневник, просматривать и этикетировать собранные образчики пород и вычерчивать карту в общей комнате на кане, в тесноте среди толпы носильщиков, крикливых и назойливо любопытных. Приходилось требовать себе отдельную комнату. Хозяин постоялого двора иногда уступал свое тесное и пахучее помещение возле кухни; в других случаях приходилось довольствоваться частью сарая или загородкой, служившей жильем нескольким козам или свиньям, или же чердаком дома и искупать спокойствие для работы холодом, так как в таких помещениях не было топившегося кана, а свою походную печку я оставил в Сяочао, как и палатку. В густонаселенном Китае хотя иногда и найдется место для палатки на каком-нибудь пустыре, но подножного корма для животных нет, и им все равно нужен постоялый двор, поэтому палатка и печка составляли лишний груз.
