Значок десятка в виде желтого флага с монгольскими надписями и с пришитыми к нему красными и белыми тряпками был прибит к длинному копью, воткнутому в землю возле палатки, полы которой с теневой стороны были подняты и укреплены на расставленных кремневых и фитильных ружьях. В палатках виден был различный скарб обитателей – разноцветные и разношерстные сумы и мешки с провизией, сабли и мечи разной формы и древности, чайные чашки, одежда, сапоги. На сложенных из дерна очагах возле палаток кипели котлы и котелки с чаем или супом предстоящего ужина, и самые юные из воинов занимались подкладыванием хвороста или аргала и раздуванием огня с помощью мехов, устроенных из свежеободранных бараньих шкур. В центре лагеря стояли палатки меренов (сотников) и адъютантов князя; они отличались большей величиной и нашитыми на них по белому или синему фону синими или белыми полосами и узорами. Возле каждой палатки возвышалось копье с разноцветными флагами, к древку которого были привязаны ружья, сабли, луки и стрелы в колчанах. Из палатки в палатку сновали монголы, другие толпились у входов.
Разноцветно и разнообразно было само воинство: рядом со сгорбленным стариком виден был воин в полном расцвете, выставлявший, словно напоказ, свой мускулистый бронзовый торс или, по тибетскому обычаю, спустивший одежду с правого плеча. Много было подростков и даже мальчиков, а также лам с бритой головой. Одеянием солдат служили широкие штаны до колен, обшитые кожей войлочные сапоги с острыми загнутыми вверх носками и на высоком каблуке и куртки или кафтаны. Иные одевали верхнюю половину тела подобием шали, употребляемой ламами, из грубой шерстяной ткани ярких цветов – разных оттенков красного или желтого. На куртках, кафтанах и шалях были нашиты черные и желтые крестики, обозначавшие воинское звание. Столь же разнообразны были и головные уборы: та же ткань, обмотанная вроде тюрбана, но оставлявшая макушку голой, синие китайские платки, шапки разных форм на меху, войлочные шляпы в виде круга, в центре которого возвышалась узкая колонна с обрывками красной кисти на вершине. Офицеры носили китайскую соломенную шляпу с красной кистью и шариком, смотря по чину – медным, стеклянным или каменным.
Это разношерстное войско князь Курлык-бейсе учредил для защиты своих владений от тангутов, которые уже вытеснили монголов с берегов оз. Кукунор, богатых пастбищами. Пржевальский встречал еще монголов на Кукуноре в последний раз за 10 лет до моего путешествия, я же видел там только тангутов. Воинская повинность у князя была поголовная и пожизненная; от нее были освобождены только ламы, отправлявшие богослужение в кумирнях или занимавшихся врачеванием, а остальные ламы были зачислены; в лагере их было довольно много, судя по бритым головам и желтому или красному одеянию в виде шали. Воины жили с семьями в своих юртах по разным пастбищным местам Цайдама, но по временам съезжались к местному мерену для стрельбы и джигитовки, а раз в год собирались на смотр к князю. Одежда, оружие, продовольствие были у них собственные, чем и объяснялось их разнообразие; жалованья князь не платил.
Наконец доклад о нашем приезде дошел до князя, и один из адъютантов пригласил нас въехать за черту крайних палаток и зайти сперва в палатку главного помощника князя, так как сам князь давал еще аудиенцию двум китайским чиновникам, приехавшим с просьбой о разрешении начать разработку золотой россыпи для китайской казны в пределах владений князя. Просьба, конечно, сопровождалась подношением ценных подарков: шелковых материй и т. п., и эти посланцы заслуживали, конечно, большего внимания, чем какой-то иностранец, путешествовавший без конвоя, и от которого, очевидно, нечего было ждать подношений.
Оставив лошадей, мы прошли сквозь толпу зевак в палатку главного помощника, старика лет семидесяти с больными слезившимися глазами и лицом вылинявшей обезьяны. Он пригласил нас сесть на разостланные коврики и задал обычные вопросы: о здоровье людей и скота, хорошо ли путешествуем; затем предложил в знак внимания к гостю понюхать табак из его каменной табакерки в виде флакона с ложечкой, прикрепленной к пробке. Если гость не нюхает, то должен хотя бы поднести открытую табакерку к носу, а если нюхает – предложить хозяину свою табакерку. Подали, конечно, чай, но в деревянных чашках, выложенных серебром, что оказалось очень неудобным, так как горячий металл обжигал губы. Хозяин вытащил деревянный сосуд с маслом, чтобы прибавить его в чай, но я поблагодарил за это, очевидно прогорклое, дополнение. Он жаловался на слабость зрения и просил дать ему лекарство. Нужно заметить, что с подобной просьбой ко мне не раз обращались и монголы во время моего путешествия и что они вообще считали каждого европейца сведущим в медицине и потому имеющим возможность излечить их недуги. Пясецкий, как врач при экспедиции Сосновского, буквально осаждался больными и с горечью отметил в описании своего путешествия, что он постоянно вынужден был отказывать многим, так как не имел ни времени, ни сил, чтобы помочь всем. В данном случае, что можно было дать старику, испортившему зрение в течение семидесятилетнего пребывания в дымной юрте, кроме небольшого количества борной кислоты, которую я мог уделить из походной аптечки?
Во время чаепития последовали вопросы о цели моего путешествия, поводах к посещению князя, затем о моей родине, семейном положении, возрасте и тому подобные вопросы, которые были вполне естественны со стороны любопытного и наивного человека. О возможности получить от князя проводников до Кукунора хозяин заметил, что это будет нелегко, так как уже в одном переходе на восток живут харатангуты, разбойники и грабители, и монголы никогда не ездят в одиночку по тангутской земле. Жалобы старика на тангутов были прерваны адъютантом князя, с розовым шариком на шапке, – он растолкал толпу, глазевшую на нас у входа в палатку, и пригласил следовать за ним к князю.
Сквозь еще бо́льшую толпу мы вошли в палатку, снаружи белую с синими разводами, внутри красную, покрывавшую площадь в несколько квадратных сажен. С обоих концов полы палатки были раздвинуты и приподняты для освежения воздуха, но монгольские воины заслонили оба входа плотной стеной: передние сели на землю, второй ряд присел на корточки, а из-за плеч третьего ряда выглядывали головы зрителей. Среди палатки на возвышении, обитом красной материей и устланном кашгарским ковром, восседал князь, облаченный в два халата: нижний – из светло-красного, верхний – из темно-синего сукна, с пестрой тесьмой по бортам и опушкой из меха, на голове – парадная китайская шляпа с красной кистью, бурым каменным шариком и павлиньим пером. Князю на вид можно было дать около сорока лет; прямой нос и мало выдающиеся скулы его бритого лица, а также прямой разрез глаз говорили, что он не монгольской крови. В правом ухе висела громадная серебряная серьга с кораллами и бирюзой, такая же подвеска к ней спускалась до плеча. У ног князя на коврике сидел мальчик лет двенадцати в цветном шелковом халате с меховой опушкой; его миловидное личико имело вполне монгольский тип. Это был наследник, второй сын князя, первенец которого предпочел духовное сословие.
На возвышении, рядом с князем, лежали разные подношения (очевидно, китайских чиновников и других посетителей): корзинка с мелкими сухарями, пачка русских стеариновых свечей, свертки шелковых тканей, кучка хадаков. У ног, в передней части палатки, были расставлены яства – медное блюдо с полусырой бараниной, глиняные бутыли разной величины, вероятно с тарасуном (молочной водкой), заткнутые вместо пробки комком сыра; открытые кадушки различной формы с молоком, свежим и кислым, и со сметаной; баранья брюшина, наполненная маслом; кожаная сума с сушеным творогом; несколько медных кувшинов с чаем и блюдо с серыми лепешками, похожими на блины.
