Редкий лес появился уже вблизи группы Евграфовского рудника в верховьях падей и покрывал гребень этого хребта. Вокруг селений были пашни, выгоны, по берегам рек – сенокосы, но в общем страна казалась мне менее населенной, чем Селенгинская Даурия, и с более бедной природой. За г. Акшей на станциях почтового тракта часто приходилось ждать лошадей по нескольку часов, потому что их было мало; ямщики были сплошь буряты и везли быстро. Близ караула Мангут мы опять переправились через р. Онон и повернули вверх по долине р. Нижний Хонгорок вглубь Онон-Газимурского хребта к Николаевскому руднику группы Евграфовского и соседних, где имелось несколько золотых приисков и рудников, часть которых, принадлежавшую Забайкальскому товариществу, нужно было осмотреть.
Стан группы Евграфовского рудника был расположен на дне долины р. Нижнего Хонгорока и представлял целый поселок с домами служащих, рабочих, амбарами, фабрикой по извлечению золота и небольшой церковью. В одном из домов вблизи конторы и фабрики поселили экспертов в нескольких комнатах. Выше стана по дну долины рос молодой березовый лесок; на склонах попадались кусты дикого даурского персика, плоды которого состояли из косточки и кожуры.
В качестве экспертов я встретил опять Журина, Лебедева и Тихонова, что было приятно, так как мы уже на двух экспертизах в Кузнецком Алатау и Калбинском хребте хорошо познакомились и ценили друг друга как добросовестных исследователей, старавшихся дать беспристрастную оценку каждого месторождения. При экспертизах всегда возможны попытки продавца воздействовать на экспертов посредством хорошего подарка или просто взятки, чтобы заключение было в его пользу. Чего-нибудь в этом роде во время экспертиз, в которых я участвовал, насколько знаю, не было. Хозяева предприятий давали нам помещение, стол, лошадей для поездок к шахтам, рабочих с инструментами для расчистки забоев, отбивки проб. Но это входило в их обязанность, так как делало возможной работу экспертов; последние, конечно, не могли привозить с собой на рудники палатки для жилья, провизию, рабочих, лошадей. Попытки обмануть экспертов подсаливанием забоев, из которых брали пробы, выстрелом шлиховым золотом из ружья или подсыпкой золота в самую пробу во время ее толчения в лаборатории были обнаружены при экспертизе на руднике Удалом и на Евграфовском.
Мои помощники М. А. Усов и Сережа занялись изучением окрестностей рудника для составления геологической карты, а я отправился на рудник для его первого осмотра вместе с химиком Лебедевым, который брал уже пробы из забоев для анализа. К руднику мы проехали из стана 1,5–2 версты вниз по долине Нижнего Хонгорока и вверх по небольшой пади (долине) правого склона, к устью Петропавловской штольни. Здесь нас встретил штейгер
[15], роздал нам свечи и повел по штольне, достигавшей около 500 м длины; начало ее было закреплено, но дальше крепи не было, твердые породы хорошо держались мрачным сводом из черных песчаников и сланцев, слабо освещаемых нашими свечами. Эта штольня была пробита для выкатывания руды и прохода рабочих со стороны долины Нижнего Хонгорока; но на всем пути по ней мы встретили только один вагончик с рудой, который появился вдали во мраке в виде огонька, подвешенного спереди. Большой вагончик по рельсам сзади толкал китаец, полуголый, в синих, черных от грязи, панталонах. На руднике в составе рабочих было много китайцев, которые довольствовались более низкой заработной платой, жили артелью в казарме очень скученно, сами заботились о своем питании и вообще были для владельца выгоднее русских рабочих, занимавших только более ответственные должности штейгеров, десятников, механиков.
В конце штольни осадочная свита была пересечена толстой жилой кварцевого порфира, за которой мы поднялись по лестницам подземной шахты вверх к работавшейся части рудника: кварцевая жила с золотом у этой шахты внезапно оборвалась на всех этажах. По этой шахте опускали добытую руду в вагончики для выкатывания по штольне. В штреках мы увидели кварцевую жилу на нескольких горизонтах. Один из штреков выходил даже на поверхность земли. Это была самая старая штольня рудника, Ивановская, в которой разработка жилы была начата со склона горы в долину Среднего Хонгорока. Добытую руду приходилось возить на фабрику, находившуюся в долине Нижнего Хонгорока, через гору между обеими долинами, что было особенно трудно зимой во время пурги. Поэтому позже пришлось провести Петропавловскую длинную штольню со стороны Нижнего Хонгорока по пустым породам для облегчения доставки руды.
По Ивановской штольне мы вышли на склон горы, покрытый молодым березовым лесом в осеннем ярком наряде. Было очень приятно после нескольких часов работы во мраке и сырости вдохнуть свежий и теплый воздух ясного сентябрьского дня и взглянуть на синее небо. Вблизи устья эта штольня пересекала массивный гранит, в котором кварцевая золотоносная жила разбилась на тонкие прожилки и кончилась. Это было интересно видеть в некрепленом потолке штольни; прожилки эти были слишком бедны и не работались до перехода жилы в осадочные породы, где она становилась более мощной и богатой. Недалеко от этого контакта гранита и его осадочной оболочки мы видели гезенк, пробитый по жиле вниз от самого нижнего штрека. В нем жила была уже тонкая и возбуждала опасения.
У устья Ивановской штольни нас уже ждал экипаж, и мы быстро проехали через гору по старой рудовозной дороге и составили себе представление о расположении обеих долин и подземных работ в глубине горы между ними. В следующие дни я ездил на рудник один для подробного изучения как действующих, так и остановленных забоев, начиная с Петропавловской штольни, где отсутствие крепи на большей части протяжения позволяло хорошо познакомиться с породами осадочной свиты, с жилой порфира вблизи конца штольни и с местом у внутренней шахты, где жила, вскрытая в штреках рудника, была оборвана большим сбросом.
Во время осмотра действующих забоев я имел случай видеть, как эксперт Лебедев брал из них пробы для анализа.
Перед пробой из забоя удалялись занятые в нем рабочие – во избежание подсыпки ими золота в отбиваемую пробу по поручению управляющего. Забой осматривался, обмывался водой, если был запылен или загрязнен; затем у подошвы его расстилался брезент, эксперт намечал химическим карандашом полоску в 5–7 см ширины поперек всей жилы (иногда даже две или три такие полоски на разной высоте). Рабочий, сопровождавший эксперта, вооруженный молотком и зубилом, выбивал в этой полоске весь кварц жилы на глубину 2–3 см; кварц сыпался кусочками на брезент. Эту пробу собирали с каждого забоя в отдельный мешок и привязывали к мешку картонку с пометкой горизонта и номера забоя. Эти мешки сам эксперт увозил в лабораторию, где каждую пробу отдельно, в больших чугунных ступках, женщины измельчали в порошок.
Каждая проба давала кучку в 10–20 фунтов, которую тщательно перемешивали, уменьшали по правилам пробирного искусства в 10–20 раз, и уменьшенная порция порошка ссыпалась в несколько маленьких мешочков, соответственно занумерованных. Один мешочек поступал немедленно в лабораторию рудника для анализа, другой (в составе целой партии) отправлялся в Петербург в лабораторию Российского золотопромышленного общества для контрольного анализа, третий сохранялся на случай необходимости в проверке. Но так как подсыпку золота в пробы при желании можно было сделать и в лаборатории рудника, то толчение кварца велось под надзором химика, приехавшего с экспертами, а на ночь лабораторию запирали на ключ, который оставался у экспертов. Но и эти предосторожности не всегда гарантировали от подвоха. Контрольные пробы в Петербурге обнаружили, что в некоторые мешочки в лаборатории рудника все-таки было подсыпано золото, но неумело – слишком много. Очевидно, в лабораторию ночью кто-то пробрался или через окно (лаборатория была в нижнем этаже), или через дверь с помощью другого ключа, заготовленного заранее. Это, конечно, были проделки управляющего по поручению владельца, желавшего непременно продать дело, которое вначале давало хороший доход, но с углублением выработок и обеднением жилы, вероятно, стало менее выгодным.
