– А кто этот лысый человек, который там все время бегает, бегает, бегает?
– Так это он и есть, наш Ильич, – сказала А. – Он почти, можно сказать, с ранней юности был лысый. Потому что мысли. И все время борьба… Отзовисты, богостроители, оборонцы, меньшевики…
– Да, да, борьба, – сознательно кивнула старуха. – У меня племянник занимается французской борьбой. Тоже рано стал лысый…
– То-то, – сказала А. – Легко ли?
Тут любознательная старушка спросила, кто эта малокрасивая женщина, которая тоже появляется на экране.
– Так это ж Надежда Константиновна, его жена, вайф по-вашему. У нее какая-то была, конечно, болезнь, но про это экскурсия наша умалчивает. Как и про нацвопрос у самого Ильича – кто он был? Для этого надо искать в спецхране…
Конечно, легко догадаться, что, когда касалось сложных объяснений, моя знакомая А. без всякого смущения переходила на родной русский язык, и это ее многоязычие вызвало у зарубежной коммунистки (приехавшей специально восхищаться) особенно глубокое восхищение.
– Какая вы молодая, – сказала она, – и какая грамотная.
– В темноте-то мы все молодые, – сказала моя подруга А. – Но в общем, конечно, еще не старая. А что до образования, то у нас у всех высшее… Смотрите, смотрите, сейчас хоронить начнут Ильича…
– Вот и у нашего Шарля жена умерла, – сказала старушка грустно. – Он остался совсем один…
– Смотрите, смотрите… – увлеченно сказала А., вспоминая предпочитаемую ею последнюю часть их экскурсионной «разработки». – Мороз был. А они хоронят. «Как будто он унес с собою частицу нашего тепла…»
– Слушайте, – сказала старушка, – а почему бы ему на вас не жениться, Шарлю? Приехать и жениться.
– Пусть приезжает, конечно. У нас таких, как я, много. Много славных девчат в коллективе…
– Вот, – сказала старушка. – Вот вам стило. Пишите свой адрес. Немедленно пишите свой адрес.
Моя знакомая не знала, можно ли давать не нашим людям наш советский адрес. Но спросить совета было не у кого. К тому же на дворе стояли уже расслабленные 70-е годы. И вообще, что там за адрес – село Шушенское, Музей Ленина, весь мир знает… Так что она написала. И произошло чудо. Меня лично это нисколько не удивляет, поскольку вообще браки совершаются на небесах. Иногда, конечно, в форме небесного наказания, это тоже понятно. Но в случае с моей подругой из Сен-Жермен-ан-Лэ многие видят какой-то особый знак судьбы. Я лично вижу особенное только во второй части этой истории, к которой пора перейти. Первая завершилась тем, что этот Шарль стал писать письма в Шушенское, намерения его становились все серьезнее, и вдовец даже добился разрешения посетить почти, можно сказать, столичный центр Красноярск, где увидел свою невесту не на старых фотках, но влюбился в нее еще больше и стал добиваться (и достиг) разрешения на брак. Конечно, организации, которые ведают всеми отношениями советских людей с заграницей, старались придумать всякие хитроумные препятствия на пути непредусмотренных акций. Так, накануне отъезда моей знакомой из Сибири в Сен-Жермен-ан-Лэ (минуя ГУМ, ЦУМ и Музей Ленина) какие-то люди в штатском похитили у нее сразу двух дочек. Но высокий красавец Шарль уже понял, что железный занавес дал трещину, и сказал, что они будут бороться из Франции через прессу и президента (тем более что во Франции была, как всегда, предвыборная кампания). В конце концов дочек моей подруги отпустили (как бы в гости), и они пополнили население города Сен-Жермен-ан-Лэ. Меня же при первом моем знакомстве с А. близ магазина «Тати», где оба мы покупали подарки для России, поразили даже не история ее брака и не рассказы о курортной жизни Ильича в Шушенском – меня поразило, что эта гениальная женщина не ходила, подобно мне и еще многим тысячам приезжих (а равно и французов), безработной. Она работала в лицее, преподавала в высшей школе и даже давала уроки в самом «упакованном» здешнем учебном заведении (нечто вроде былой ВПШ). И дочки у нее были в порядке, учились, и Шарль был счастлив. Она и меня пристроила давать уроки в здешней их ВПШ, где я смог убедиться, что местные карьеристы были еще скучней, чем парни из Архангельского обкома ВЛКСМ, куда меня как-то водили в столовую… Да бог с ней, со здешней ВПШ и с городом Сен-Жермен-ан-Лэ, где у семейства А. была мансарда со старинными балками на потолке. Я хотел бы вернуться к Шушенскому и напомнить в порядке оптимизма, что есть еще женщины в русских селеньях. Прав был поэт Некрасов (который сам все время путался с француженками)…
Моя гениальная знакомая Алевтина была и остается (дай ей Бог здоровья) не первой русской обитательницей городка Сен-Жермен-ан-Лэ. На городском Старом кладбище покоится один из самых славных французских кинорежиссеров и киноактеров Жак Тати (там же похоронен и сынок его Пьер, сбитый шальным мотоциклом, и доченька Софи). Русские помнят, что хотя гениальный Жак вырос во французской среде, он был как-никак Татищев… Лично я слышал (а больше читал) и еще об одном русском человеке, поселившемся в начале 20-х годов минувшего века в Сен-Жермен-ан-Лэ в старинном доме (дом № 59) по улице де Марейль. Человек этот был аристократ, граф, бывший генерал царской армии, ставший одним из не слишком многочисленных в ту пору советских «красных графов» – перебежчиков. Перед Второй мировой войной он был, пожалуй, более известен в России, чем ныне, ибо перед самой войной вышли в свет его обширные антифранцузские (и пронемецкие) мемуары «50 лет в строю» (или, как говорили неустрашимые московские остряки, «50 лет в струю»). Тогда книг вообще выходило в России меньше, чем ныне, а тем более мемуаров, а тем более генеральских, тем более графских, тем более эмигрантских – в общем, книга Игнатьева была довоенным бестселлером. Мы подробнее остановимся на этой нашумевшей и не слишком простодушной книге позднее (гуляя по Сен-Жерменскому лесу), а пока надо сказать хоть несколько слов о ее авторе, как-никак обитавшем некогда в Сен-Жермен-ан-Лэ и хоть с нареканиями, а все же платившем местные налоги.
До Первой мировой войны генерал Алексей Алексеевич Игнатьев был разведчик и русский военный атташе во Франции. Война, революция и большевистский путч застали его самого, его жену-балерину и всех его родственников в Париже. На руках у А.А. Игнатьева (в банке, конечно, на его счете) остались большие деньги из царской казны. В Париж, Константинополь, Берлин, Софию и Белград прибывали тогда тыщами обнищавшие, раздетые русские эмигранты, русские солдаты, офицеры и генералы, осиротевшие русские дети, вконец разоренные старые и молодые аристократы. Уж наверно патриоту и монархисту графу Игнатьеву было больно смотреть на их нищенское унижение, голод, страдания, болезни, бездомность, вероятно, хотелось им помочь. И вдруг выясняется, что граф Игнатьев решил отдать все бывшие у него на руках деньги большевикам и Коминтерну – на их подрывные нужды. «Сознательно, идейно…» – стыдливо объяснял граф устно и в прессе. Когда успел произойти этот крутой идейный поворот в сознании служаки-графа, можно только догадываться. Появившиеся во французской печати хитрые (в стиле операции «Трест») графские (вряд ли им написанные, но им подписанные) статейки мало что кому могли объяснить. Он повторял известную трестовскую хитрость: советы – это значит советуются с народом, это почти парламент, почти демократия, почти свобода… Естественно предположить, что явились в роскошную графскую квартиру на острове Сен-Луи в Париже «трое славных ребят из железных ворот ГПУ» и пообещали размазать графа по стене вместе с графинюшкой, если только завтра же, в крайнем случае, послезавтра все-все денежки… И граф понял – размажут. А французская полиция соскребать его подсохшие останки со стен приедет не скоро. Выбора у графа не было (разве что бороться и погибнуть)… Так и отдал бравый генерал столь дорогие для него самого и для ближних денежки. Французская полиция (которой все всегда известно) сообщала в тайных донесениях, что для жизни своей и, главное, для нужд жены-балерины очень нуждается упомянутый граф в средствах. Приведенный в книге А. Игнатьева его «дружеский» разговор с советским полпредом Л.Б. Красиным, в недавнем прошлом ленинским «финансовым агентом», возглавлявшим террористические операции и разбойные налеты-«эксы» для пополнения ленинской кассы, до боли напоминает разговор того же Красина с братом погибшего «при невыясненных обстоятельствах» молодого краснопресненского фабриканта Н. Шмидта (точь-в-точь как до него погиб «при невыясненных обстоятельствах» его дядя С.Т. Морозов, якобы «оставивший» деньги Ленину через Красина и его агента М. Андрееву). «Вы знаете, что мы делаем с теми, кто встает на пути наших денег?» – спросил т. Красин у брата-наследника Шмидта и его адвоката. Брат с адвокатом уже знали: одного из создателей Художественного театра, мецената С.Т. Морозова привезли убитым из Канн и зарыли на Рогожском кладбище. Наследники Шмидта «не встали на пути» у денег, на которые претендовали Красин и Ленин, отдали все – и уцелели. Положение графа Игнатьева было еще более безнадежным: французская полиция ни разу не нашла виновных в русских убийствах, она боялась большевистской разведки. Граф отказался от денег и сразу обеднел. Не избежал он и позора, и остракизма, которому подвергли его семья и эмигрантское сообщество. Семья отреклась от него (официально сообщив об этом через газеты). Младший брат Павел (бывший до революции шефом русской разведки в Париже), умирая, просил не допускать предателя к его гробу для прощания, а младший брат Сергей, доживавший свои дни в русском старческом доме, до конца своих дней отзывался о старшем брате с ненавистью и презрением. Ну, а «товарищ Красин» и другие товарищи долго не допускали бывшего атташе и разведчика до «настоящего дела», до «разведдела». А ему так хотелось взяться за старое и пустить в дело, как он признавался, «капитал знаний – наилучший капитал, и накопленную за время Первой мировой войны осведомленность о французской промышленности». Пока шли проверки, пока он, хотя и показав «осведомленность», не доказал «беззаветную преданность», оклада и должности графу не давали, а лишь разрешили ему жить на комиссионные, устраивая сделки большевиков с иностранными фирмами через старых знакомцев. В общем, живи как хочешь, а у него ведь жена-балерина, теща-француженка, хотя и обрусевшая…
