— Я ХОЧУ ПРОЙТИ ПО РОВНОМУ!!!
Так истосковался по горизонтали! А мне утром строго сказал, когда я споткнулась и полетела на кукурузном поле:
— Падаешь на ровном месте!..
Я шагала величественной поступью человека с негнущимися коленями, все у меня горело — чудовищная аллергия полыхала от подошвы до бедра. Обе лодыжки расшатались, распухли и посинели, на пятку нельзя было наступить, а мои знаменитые водяные мозоли!.. Ну да не будем об этом. Как однажды заметил старшина десантникам-новобранцам: «Все мозоли проходят на восьмом километре!»
И я могла бы долго еще идти, быть может, бесконечно, ты идешь и идешь, и идешь, и, в конце концов, сливаешься с великим ритмом. Сама эта мысль, что отсюда пора выбираться подобру-поздорову — стала казаться нам незначительной и суматошной… когда внезапно — дико далеко, на краю света, где-то наверху, за горизонтом, словно призрачный мираж в раскаленной пустыне, я увидела шоссе, а по нему что-то катит на колесах!..
И тут я заплакала. Просто не поверила своим глазам, что вижу нечто такое, куда можно сесть и ехать, а не только — все время — своими ногами!..
Последний спуск: теперь закрою глаза и вижу его каждый камешек, каждый листок, травинку, песчинку — глядела-то под ноги, чтобы не упасть.
И — ПОСЛЕДНИЙ ПОДЪЕМ, такой крутой, что прямо перед глазами стояла выжженная солнцем земля, донизу прошитая корнями трав и деревьев. Сверху кто-то тянет за руку, снизу толкает — одним словом, могучей волной меня вынесло на берег и оставило лежать на песке, на солнцепеке, среди мокрых галек.
24 глава
У каждого человека есть свой слон
В здравом уме и ясной памяти я попросила воды и анальгина, потому что иначе не влезла бы ни в машину, ни в автобус, не выбралась бы оттуда, короче, не совершила бы самых обыкновенных действий, необходимых для размещения в гостинице, похода в ресторанчик и так далее. К тому же столь несвойственная мне царственная поступь, исполненная величия, на редкость не вязалась с нормальными городскими человеческими условиями.
Краем уха я слышала, как Лёня попробовал договориться с таксистом, тот запросил до Покхары тысячу рупий. Тогда Лёня взял билеты на рейсовый автобус — жестяной, размалеванный, дребезжащий, гудящий, курящий, битком набитый, открытый всем ветрам.
На прощание Кази вынул из кармана заветный кошелечек и достал оттуда фотокарточку своей жены.
— Я хочу, — сказал он, — чтобы вы на нее посмотрели.
Ну, мы, конечно, восхитились ее молодостью и красотой.
Лёня подарил им на счастье китайский фонарик, вручил «летел» — от укусов насекомых, лекарство от малярии для мамы Кази Гурунга (он жаловался, что она болела) и щедро заплатил Кази Гурунгу за его верную службу.
Мы обняли его. Он забросил нас в автобус. И долго стоял на дороге, опустив руки, не махал, ничего. А потом прыгнул с отвесной насыпи и побежал обратно к себе домой в сердцевину гор.
Мы стали пробираться вглубь салона. Я предложила оставить в проходе большой рюкзак, но Лёня сказал:
— Спасибо! Я уже оставил один раз вещи на проходе в автобусе, который вез нас из Наини-Тала в Дели, и что из этого вышло? Все украли! Теперь я буду ехать и крепко прижимать, что у меня есть, к себе. И ты тоже прижимай.
Вот так мы ехали и прижимали к себе наши вещи.
Дверь у них в автобусе всегда открыта и там стоит какой-нибудь отчаянный непалец, высунувшись по пояс. Из окна без стекла дул такой силы ветер, что с Лёни сорвало шапку. Водитель зычно трубил на поворотах. Быстро темнело.
Мы жадно смотрели туда, откуда пришли. Горы таяли и пропадали в синеве, растворялись, рассеивались, как дым, испарялись, изглаживались. Лишь на мгновение — с бьющимся сердцем — увидали мы проблеск далекой, увенчанной снегами вершины. А среди размытых очертаний исполинских деревьев показался баньян, под которым Лёня сфотографировал Никодима и сочинил стихотворение:
прислонился всем телом к огромному дереву
маленький человечек: отдохну и пойду
люди приходят ко мне ненадолго —
подумало старое дерево
Меня так знобило, зуб на зуб не попадал. Честно говоря, я была не очень довольна собой. Ничего, думала я, настанет день, и я покажу себя с лучшей стороны…
Перед нами сидел заполошный француз со спутанными волосами — мой папа Лев называет такую прическу «буря на макаронной фабрике». Так вот этот парень с лихорадочно блестящими глазами дергал всех за рукав и яростно допытывался — где тут предполагаются танцы на всю ночь? (Он тоже вернулся с «АВС»!)
— Негде ночевать, — он нам признался по-свойски. — Протанцую до утра и первым автобусом двину в Катманду.
Этого безумного танцора высадили в центре Покхары, и он устремился на звуки музыки, смех и огни. А меня и Лёню аккуратно подбросили до нашего тихого «Лунного» отеля и взяли с нас всего пятьдесят рупий.
Когда мы появились, администратор до того обрадовался, будто уже и не чаял нас увидеть. Их диалог с Лёней напомнил мне таинственный разговор дзэнских монахов:
— Где ты был?
— Я гулял в горах.
— Как далеко ты зашел?
— Вначале я скитался среди ароматных трав, затем следовал за опадающими цветами.
Нам дали очень престижный «президентский» номер. Лёня утверждает, что в тот момент в «Moon Hotel» не было электричества.
— Там темно было, помнишь? Мы вошли, а свет не зажигается!
Я этого просто не заметила.
Что мне свет? Когда я, исполненная ликования, пусть даже на ощупь, обрела свой собственный душ и унитаз!
Мы шикарно поужинали, на славу отпраздновав наше возвращение. И тогда я спокойно и блаженно слегла в постель — с высокой температурой, жуткой аллергией, распухшими конечностями, с больным животом, заложенным носом, ночью меня тошнило — видимо, ко всему остальному плавно присоединился солнечный удар.
— А дождь хлынул, ты помнишь? — Лёня меня спрашивает. — В ту ночь, когда ты угасала у меня на руках, полил сильный дождь. И если б мы задержались на один день, мы бы уже не вернулись, потому что смыло мосты. Не зря туда не рекомендуют ходить в это время — как раз начался сезон дождей.
Дождь помню. Потому что Лёня меня успокаивал:
— Ничего, — говорил он, укладывая мне на лоб холодный компресс. — Хотя у нас много разных невзгод, зато крыша не протекает!
— Отдохнули — классно! — говорил он. — Так и вижу картину: один худой, как щепка, другая — колосс на глиняных ногах, в больнице лежат, в палате паразитологии на Соколиной горе, рассматривают фотографии своего путешествия.
