Хочу еще раз напомнить – как Вы знаете, в полиции есть мои показания, – что я встречался с Огюстеном Тролье и очень тепло к нему относился. И не важно, если это шокирует окружающих: никто не заставит меня изменить мнение об этом человеке. Может быть, он ввел меня в заблуждение? Может, он просто умело скрывал от меня – как утверждает комиссар Терлетти – свои радикальные убеждения? Рискуя показаться наивным, я все же повторю, что знал его как деликатного, мягкосердечного, тонко чувствующего человека, влюбленного в литературу, любознательного, ратующего за всеобщее согласие и порядочность, – именно таким он предстает на страницах своей рукописи.
Прочтите, пожалуйста, этот текст – он вас взволнует. Не знаю, как определить его жанр, – хроника тех ужасных недель? Или художественный вымысел? И кто изложил свои мысли на этих страницах – романист или мемуарист? Совпадал ли реальный Огюстен Тролье с автором этой рукописи? И что мы сегодня читаем – исповедь невинного, коим он был, или невинного, каким он хотел казаться?
У фактов вырваны глаза и язык – они уже ничего нам не расскажут. Останки, найденные среди развалин, указали полицейским на то, что Огюстен Тролье произвел взрыв вместе с Мохаммедом Бадави. Так вот, если верить написанному, то присутствие Огюстена в театре можно считать скорее актом самопожертвования, позволившим в конечном счете спасти множество детских жизней.
Сегодня все радуются тому, что в результате ошибочного маневра макет, начиненный динамитом, спустился на нижний подземный этаж, а не поднялся на сцену; таким образом, взрыв причинил тяжелый материальный ущерб зданию театра, но не унес ни одной человеческой жизни. Однако не было ли то, что все сочли промахом террористов, сознательным, жертвенным, бесстрашным подвигом? Именно эта версия отражена в повествовании Огюстена, законченном в самый день его гибели и проникнутом роковым предчувствием такого конца.
Разумеется, не стоит принимать этот текст буквально – слишком много в нем неточностей и путаницы. Например, я решительно отрицаю тот факт, что снабдил наркотиками Огюстена Тролье и приютил его у себя в доме. Или рассказ о появлении следователя Пуатрено за кулисами в тот ужасный вечер – это чистейший вымысел; мало того что фамилия женщины-следователя Пуатрено не фигурировала в деле – кому и знать это, как не Вам, поскольку его вели именно Вы! – но в развалинах под сценой не было обнаружено никаких останков третьего лица.
И все же пускай некоторая расплывчатость этого текста не помешает вам принять его всерьез. Я бы очень хотел, чтобы Вы взвесили каждую его строчку, каждое слово. Ведь речь идет о репутации Огюстена Тролье, о его чести и в конечном счете о его реабилитации. Молодой человек, которого заклеймили прозвищем «чудовище века», возможно, был его героем.
Наше время – боязливое, изнеженное, эгоцентричное – с презрением относится к тем, кто жертвует своей жизнью за идею. В старину это расценивали совсем иначе: люди верили, что идея способна привести к жертвенности. Но и сегодня, как прежде, эти противоречивые убеждения являются скорее предрассудками. Смерть не облагораживает идею, это идея облагораживает смерть. И если некоторые люди убивают себя во имя какой-нибудь сектантской доктрины, это свидетельствует не о ее ценности, а лишь о крайней степени ослепления ее адептов; зато когда отдельный человек идет на смерть ради спасения чужих жизней, это говорит о его гуманизме и великом мужестве. В смертоносном макете торта, начиненном взрывчаткой, скрывались два воина-антипода – воин смерти Мохаммед Бадави и воин жизни Огюстен Тролье. Первый хотел уничтожить мир, второй уничтожил себя во имя мира. Террорист поклонялся химере, а не конкретной жизни. Герой стоял за конкретную жизнь, а не за химеру. Первый уничтожал реальность, мешавшую его иллюзиям. Второй спасал реальность, в которой могли бы свободно процветать любые иллюзии.
Я утверждаю, что Огюстен, вопреки своей бедности, вопреки одиночеству, вопреки сиротству, не был фанатиком и экстремистом. Конечно, ему приходилось жить как маргиналу общества, которое не признавало его, но он и не стремился ни к какому признанию – хотя еще не знал о своем призвании. Он не принадлежал ни к одному сообществу – разве что к сообществу людей, к тому, ради которого принес себя в жертву.
Если меня будут осуждать, если полиция и судебные органы будут упорствовать в своих необоснованных выводах, тем хуже, но я посчитал себя обязанным, в память об Огюстене, добавить эту рукопись к его досье.
Примите уверения, госпожа следователь, в моих самых искренних чувствах.
Элиана Битболь,
секретарь суда
Шарлеруа, 5 июля 2016 г.
Месье,
я сразу передала Ваше письмо вместе с прилагаемой рукописью госпоже следователю Изабель Вейт, которая обещала в самые короткие сроки известить Вас о том, какие меры будут ею приняты по прочтении присланных документов.
Мое же письмо, которое Вы сейчас читаете, является чисто личным и носит конфиденциальный характер, притом что должность судебного секретаря не возбраняет такую переписку. Получив Ваше послание и ознакомившись с ним, чтобы присвоить нужный гриф, я увидела там фамилию, которая многое напомнила мне, – следователь Пуатрено. И тогда я позволила себе прочитать двадцать одну главу исповеди Огюстена Тролье, где мадам Пуатрено регулярно появляется в сопровождении месье Мешена.
Вы высказали предположение, что речь идет о персонаже, придуманном Огюстеном Тролье, – ведь всем известно, что никакая госпожа Пуатрено не участвовала в этом расследовании, которое с самого начала вела Изабель Вейт.
И однако, следователь Пуатрено – реально существующая личность. Или, вернее, реально существовавшая. Ибо она умерла двадцать лет назад. Но тогда каким же образом она фигурирует в рассказе, чье действие разворачивается в наши дни? Я прямо похолодела, прочитав его.
Должна Вам признаться, месье, что я днем и ночью борюсь со странными мыслями, которыми хочу сейчас поделиться с Вами. Вы можете счесть меня ненормальной, но я считаю своим долгом донести до Вас некоторые сведения.
Я познакомилась со следователем Пуатрено двадцать шесть лет назад, когда поступила на эту работу. Упрямая, своеобразная, принципиальная, она вызывала в судебных кругах неоднозначное отношение к себе – одни отзывались о ней снисходительно, другие горячо хвалили. Лично я относилась к тем, кто ею восхищался. А главное, в ее лице я гордилась всеми женщинами, ведь до этого должность следователя занимали исключительно мужчины. И по моему мнению – мнению юной стажерки, которой я тогда была, – она вела все свои дознания мастерски, энергично и без всяких предубеждений.
В те годы я общалась также и с ее помощником месье Мешеном, это был мой предшественник, человек куда менее яркий, безвольный и робкий, – он довольно верно описан в рассказе.
Именно это меня и удивило: каким образом молодой человек, Огюстен Тролье, сумел так верно описать людей, которых никогда не видел? Я не способна объяснить это явление. Дело в том, что, по моим подсчетам, следователь Пуатрено и месье Мешен погибли вскоре после рождения Огюстена Тролье. Так кто же дал юноше такие подробные сведения о них? Все высказывания следователя Пуатрено отражены в его рассказе с поразительной точностью, как и ее манера говорить, перескакивая с пятого на десятое, смешивая банальное с возвышенным, гротеск с метафизикой. Поскольку я присутствовала на совещаниях, где она брала слово, могу Вас заверить, что в этом рассказе она похожа на себя, живую, как две капли воды.
