Пуатрено кричит:
– Ну слава богу, наконец-то! Открывай, надо поговорить.
– Я не имею права принимать здесь гостей. Так я обещал своему хозяину.
В этот момент из ворот замка, в полусотне метров от нас, выезжает черная машина, увозящая куда-то Шмитта и Майю.
Следователь Пуатрено пожимает плечами:
– Ну и кто ему донесет?
– Странные у вас все-таки методы…
– Тебе ли жаловаться?! Может, ты предпочитаешь, чтобы я вызвала тебя к себе в кабинет?
– Ладно, иду.
Спускаюсь и отпираю калитку для прислуги. Следователь Пуатрено тотчас проскальзывает внутрь и кричит своему помощнику:
– Мешен, а вы сидите в кафе, пока я не позову.
– Слушаюсь, госпожа следователь.
Она глядит, как он бредет по дороге – неуклюжий, прихрамывающий, суетливый, – и у нее вырывается:
– Вот бедняга…
– Вы с ним плохо обращаетесь.
– Я?
– Не поручаете ему ничего интересного.
– Этому разгильдяю? Это все равно что спрашивать у коровы таблицу умножения!
– Вы сравниваете его с коровой? Не очень-то любезно.
– Ты прав: корова хотя бы умеет давать молоко.
– А тогда зачем вы требуете, чтобы он вас везде сопровождал?
– Да ничего я не требую. Он сам ходит за мной по пятам – видимо, думает, что в этом и состоит его работа. Ладно, не будем терять даром время, я сюда приехала не для того, чтобы рассуждать о Мешене. Где бы нам расположиться?
Я веду ее в тот уголок сада, где стоит мой домик с мансардой, состоящий из спальни, кабинета, душевой и кухоньки.
– Да это настоящий Версаль! – восхищается Пуатрено.
Она разглядывает книги на полках, подобранные Шмиттом, и удивленно констатирует:
– Надо же, сам – писатель, а читает книги других авторов!
– Естественно.
– Нет, совсем даже не естественно. Это все равно что бык, который питается бифштексами.
Но я раздражен ее бесцеремонным вторжением и первым делом хочу выяснить, как это ей удалось.
– Откуда вы узнали, что я здесь живу?
– А кем я, по-твоему, работаю, мой милый? Может, торгую пирожными с кремом?
– Это Терлетти вас проинформировал?
– Я знаю много такого, о чем Терлетти и понятия не имеет. Для того чтобы сделать карьеру, недостаточно шерсти на теле да избытка гормонов…
И она начинает подпевать Умм Кульсум, кстати довольно-таки фальшиво. Потом указывает мне на конверт:
– Значит, тебе она тоже нравится? И когда же ты ее открыл для себя?
– В редакции. Вообще-то, там работает некий Робер Пеетерс, который принимает себя за Умм Кульсум.
– Чокнутая?
– Скорее, чокнутый. На самом деле я к ней очень хорошо относился.
– Робер Пеетерс… Робер Пеетерс… Погоди-ка… Это имя мне о чем-то говорит…
Она раздумывает, покусывая губу, и вдруг восклицает:
– Ну конечно! Робер Пеетерс, которого Пегар нанял присматривать за своим бассейном в саду. Мерзавец Пегар жил тогда вдвоем со своей дочерью, и именно этот Робер Пеетерс нашел девочку в бассейне утонувшей.
Я в изумлении приваливаюсь к стене; теперь мне ясно, какая тайна связывает Умм Кульсум с Пегаром. И я спрашиваю, стараясь говорить безразличным тоном:
– Кажется, он заявил, что в тот день Пегара не было дома?
– На самом деле он просто подтвердил показания самого мерзавца.
Так вот почему Пегар прощает Умм Кульсум все ее пороки и недостатки: он боится, что она когда-нибудь разоблачит его ложь, расскажет о том, что Пегар был дома, и это станет еще одним доказательством его полного равнодушия к дочери. Если не хуже…
Следователь Пуатрено выключает музыку и, не спрашивая разрешения, плюхается на мою кровать.
– Так как идет твое расследование по поводу жестокости? То есть мое расследование, которое ты ведешь для меня… Ты все же попробовал тот наркотик? Встретился с Богом? Ну-ка, давай докладывай!
– Шмитт запретил мне говорить об этом; он требует, чтобы я все записал.
– Тогда гони свои записи, все, что ты успел…
– Нет, мне нужно время на правку, я…
– Плевать я хотела на твою правку! Вольтера или Пруста ты будешь изображать из себя в другое время! А я хочу знать, как Бог оправдывает ужасы, на которые сам же и толкает людей, а они творят их от Его имени.
Я протягиваю ей черновик записи своей беседы с Великим Глазом.
Следователь Пуатрено открывает сумку и вынимает очки, а заодно сиреневый пакетик.
– Хочешь?
– Нет, спасибо.
– И ты прав! Это такая мерзость! От них несет фиалками, как от моего лака для волос. Когда я их сосу, мне кажется, что у меня во рту расческа. Гадость тошнотная…
Она выхватывает из пакетика два леденца, сует их за левую щеку и погружается в чтение. От фразы к фразе у нее то расширяются зрачки, то морщится нос, то сжимаются губы, но все это по очереди: ее круглое плоское лицо не способно отражать смешанные чувства, на нем читается только одно, как на личике куклы.
Проходит полчаса; следователь Пуатрено откладывает на кровать последнюю страницу, вздыхает и смотрит на меня.
– Когда я читаю Божьи рассуждения, я становлюсь атеисткой. Хотя нет, я попросту отказываю такому Богу в существовании.
– Бог такой, какой Он есть, а не такой, каким вы Его себе представляете.
– А зачем Он вообще нужен, этот Бог, если человек свободен? Мы прекрасно обошлись бы без Него.
Она достает из сумки щетку и задумчиво приглаживает волосы.
– А Он действительно такой?
– Мне показался именно таким.
– Знаешь, я разочарована. Мне-то Он мерещился всемогущим. А Он отказался от своей власти, сделав нас свободными.
– Те, кто разочарован в Боге, на самом деле разочарованы в человеке. Провозглашая Бога всемогущим, они отказывают человеку в праве на свободу.
– И все равно мы стали ошибкой в Его проекте.
– Напротив, мы – результат самого рискованного эксперимента, на который Он пошел.
– Бесполезный риск… Без нас у Него все шло как по маслу, само собой. А мы, люди, можем взорвать этот мир к чертовой матери. Для чего же Он совершил такую глупость – оставил нам эту лазейку, эту незаделанную брешь в своем творении?
– Наверно, для того, чтобы не заскучать. Мы Его развлекаем.
Пуатрено фыркает:
– Вот тут я с тобой согласна. Если бы Бог создал идеальный мир, Ему стало бы так же скучно, как нам – при виде надежных швейцарских часов. Нет, я все-таки продолжаю стоять на своем: такого Бога мне не надо. Предпочитаю атеизм.
