– Почему?
– В пьяном виде я впадаю в уныние.
– Неужели? Вы же всегда полны энергии, постоянно улыбаетесь!
– Вот именно поэтому! Алкоголь разрушает барьеры, которые мы воздвигаем в трезвом состоянии. Из чего я сделал вывод, что обязан самостоятельно бороться с тоской, унынием, разочарованием, которые вырываются на волю под воздействием хмеля. А те, кто хорошо переносит выпивку, пускай борются со своим душевным пылом, со своими возвышенными чувствами хоть весь день напролет, разве не так?
И он надолго замолчал, а потом произнес жалобно, как-то по-детски:
– Айяуаска противопоказана людям, которые принимают обычные медицинские препараты, а я не могу без них обходиться. Пойми: у меня есть только это. – И он указывает на свою голову: – Мой мозг, помогающий мне жить и зарабатывать на жизнь. Вот я и боюсь ему навредить.
– И вам даже не любопытно попробовать?
– В данном случае страх перевешивает любопытство.
Я машинально киваю, но тут же осознаю, что сам думаю как раз наоборот: я готов проглотить это снадобье хоть сейчас.
И я протягиваю руку к мешочку. Но Шмитт отводит ее со словами:
– Погоди! А второй? – И встряхивает мешочек из небеленого холста. – Это вещество предназначено для кристалла
[20].
– Для кристалла?
Он трет лоб:
– Вся сложность испытания заключается вот в чем: отвар, который ты выпьешь, позволит тебе узреть Бога. Но кто-то должен предварить тебя, привести к Нему; и вот этого или эту называют кристаллом. Шаман выразился совершенно определенно.
– Не понимаю, при чем тут кристалл?
– Огюстен, ты когда-нибудь чокался с кем-нибудь хрустальным бокалом?
[21]
– Да.
– Значит, ты мог заметить, что бокал нельзя слишком крепко сжимать в руке, иначе твоя кожа и подкожный жир, твои сухожилия и кости нарушат резонанс, поглотят звук. Для того чтобы бокал подал голос, нужно держать его за ножку, двумя пальцами, не напрягая их. Вот почему кристаллом называют пособника, который обеспечивает контакт с Богом. Образно выражаясь, он должен сделать возможным резонанс, создать вибрацию, не препятствуя ей. Католики, с их системой ценностей, назвали бы это не «кристаллом», а «святым», имея в виду посредника, того, чьи духовные достоинства позволили бы тебе приблизиться к Богу, кто отворил бы тебе дверь и представил Всевышнему.
Прерывисто дыша, он вцепляется в мое плечо.
– Разыщи такого посредника, который приведет тебя к Богу, выпив другой отвар, из белого мешочка. Опыт удастся только в этом случае.
– А вы не хотите в нем поучаствовать в таком качестве?
– Исключено!
– Все-таки боитесь?
– Нет, клянусь тебе, что нет! Просто я не обладаю теми достоинствами, которые позволили бы мне стать кристаллом. Я только впитываю то, что получаю извне.
– Почему?
– Потому что во мне слишком много меня. Потому что, даже витая в облаках, я все-таки остаюсь банальным человеком, стоящим обеими ногами на земле, отягощенным моим прошлым. А тебе требуется… как бы это сказать… дерево без корней, кто-то менее привязанный к себе самому, отрешенный от своей истории, но при этом он должен быть достаточно гибким, сообразительным и дипломатичным, чтобы суметь вызвать… Бога. Если нет щели, то свет никуда не проникнет.
И Шмитт на минуту смолк. Потом спросил:
– Ты понял, Огюстен?
– Кажется, да…
Он снова сделал паузу. Потом задал второй вопрос:
– Есть у тебя на примете кто-нибудь, кто сыграл бы роль кристалла?
– Никого!
Ночную тишину всполошило уханье совы.
Беспорядочное, пугливое хлопанье крыльев, скрипучий, пронзительный клекот прерывают мою медитацию, напоминая, что я – животное среди животных, обитающее на заброшенном промышленном объекте.
Луна светит почти агрессивно, словно ее чем-то разгневали.
Я ворочаюсь с боку на бок. Кто же воплотится в кристалл? С той минуты, как я вышел из машины у поворота автострады (разумеется, соврав шоферу, что хочу немного пройтись пешком), меня терзает мысль: где найти человека, в точности отвечающего всем условиям, изложенным Шмиттом?
В метре от меня стоят две чашки, заветные порошки уже пропитываются водой. Некоторые крупинки плавают на поверхности, другие лениво осели на дно; лунный свет мешает мне проверить, изменился ли цвет раствора.
Так кто же?
Я истово надеялся, что интуиция подскажет мне выход. Но озарение не приходит, и теперь я методично перебираю всех подряд – с кем учился, класс за классом; с кем работал, контору за конторой.
И вдруг я вздрагиваю от странного потрескивания. Так трещат сухие ветки под ногами.
Неужели кто-то перебирается через стену? Тогда конец моему уединению.
Сердце испуганно и неровно колотится в груди.
Приподнимаюсь, схожу со своего ложа и крадусь к одному из окон с выбитыми стеклами, выходящих в заводской двор.
Никого и ничего.
А потрескивание не затихает, напротив, звучит все громче, все отчетливей.
Мой взгляд обращается направо: там, за стеной, что-то светится. И вдруг оттуда вырывается облако белого дыма, которое быстро чернеет и превращается в тучу. Вот оно что – горит содержимое контейнера!
В первую минуту меня это успокаивает, я-то боялся вторжения нежданных гостей. Но языки пламени уже рвутся в небо, извиваются, гримасничают, как разъяренные обезьяны; огонь жадно пожирает кучу мусора, и я начинаю паниковать.
Доски, картон и бумага в груде прочих отбросов питают пожарище, и оно грозит распространиться.
Тревога! Вдруг искры залетят во двор и перекинутся на здание?
На всякий случай я собираю свою одежду. А вот что мне делать с двумя чашками?
Снова гляжу в окно. Контейнер выплевывает языки пламени, однако ее железные стенки не дают ему вырваться наружу. Нет, пожару не одолеть стену и не спалить заводской корпус.
И вдруг я слышу сирену. Это пожарные машины.
Я с облегчением отступаю назад, чтобы понаблюдать за их работой, оставаясь незамеченным.
Пронзительное завывание сирены становится все громче, звук нарастает и… начинает стихать.
Что такое?! Почему пожарные проехали мимо?
