Во второй нише я увидел ряды винных бутылок, а также деревянные ящики с ярлыками известных винодельческих хозяйств.
В третьей – опять свалка, но уже мебельная: столы, стулья, торшеры, кувшины, резные изголовья кроватей – наследие многих поколений обитателей замка.
Дальше мы уткнулись в глухую стену, но Шмитт встал на колени, пошарил по ней, чертыхнулся, отполз вправо, снова пошарил, с разочарованным вздохом вернулся на прежнее место и наконец воскликнул:
– Вот он!
И осторожно вытащил из стены кирпич.
Кирпич? Нет, половинку кирпича, если не треть, закрывавшую совсем небольшое отверстие. Шмитт сунул в него руку и извлек оттуда жестяную коробку.
– Ну слава богу!
Перед тем как посмотреть на нее, я успел подумать: «Ничего себе камуфляж!»
– Интересный обычай – хранить сокровища в дыре за кирпичами.
– Семейная традиция.
– Разве у вас нет сейфа?
– Есть, конечно. Но там я храню сущие пустяки. Тоже семейная традиция.
– Ага… В вашей семье много чего прятали?
– Еще бы! Мой дед был ювелиром-оправщиком. Платили-то ему как ремесленнику, зато через его руки проходили огромные ценности, а ведь работа требовала определенного времени. Поэтому он устроил в своей лионской квартире целую систему тайников. Он понимал, что опытный взломщик, одолевший и замки, и укрепленные двери, первым делом кинется к сейфу, и установил на видном месте сейф-обманку, куда сваливал дешевые побрякушки; второй сейф, более важный, он скрыл в задней стенке шкафа, но, главное, – памятуя о том, что не стоит складывать все яйца в одну корзину, – понаделал многочисленные захоронки в стенах, там, где никто и заподозрить их не мог. Вот почему я еще в детстве научился вынимать и вкладывать обратно кирпичи.
И он потряс передо мной жестяной коробкой.
– Сядь, Огюстен.
Я примостился рядом с ним на каменном полу.
Вынув фонарь, он направил его на коробку.
– Это вещество подарил мне один шаман. Оно называется «йяже».
– Йя… что?
– Йяже, или, иначе, айяуаска
[19]. Одни переводят это как «горькая лиана», другие – как «лиана мертвых». Ее отвар называют мистическим соком. Это зелье экстрагируют из лианы, растущей в амазонских джунглях. То есть не из самой лианы, а из ее коры.
– Значит, это лекарство?
– Ну… можно назвать и так.
– Не понял?
– Это наркотик. И как всякий наркотик, он, в зависимости от дозировки, либо лечит, либо вызывает галлюцинации, либо… убивает.
И Шмитт сделал многозначительную паузу. Затем он поднял крышку и вынул из коробки два стянутых шнурками мешочка, один из небеленого холста, другой – из коричневого.
– В двадцатом веке французские ученые сделали химический анализ айяуаски и назвали первый выделенный алкалоид телепатином, ибо это психотропное вещество наделяет человека способностью улавливать мысли на расстоянии.
И он встряхнул коричневый мешочек.
– Это исключительная, единственная в своем роде смесь, поскольку шаман подмешал к айяуаске коку и другие растения – пасленовые, содержащие никотин, атропин и скополамин. Короче, здесь не меньше пятидесяти семи растительных ингредиентов, сохранившихся в вакуумной обработке, ибо простое высушивание лишило бы их нужных свойств. Так вот, этот наркотик дарует человеку высшее зрение.
Любовно погладив мешочек, он объяснил мне способ приготовления:
– Конечный продукт – отвар. Вот, держи эту бумажку, тут все написано. Разведешь порошок из трав водой в пропорции один к двум. Оставишь на ночь, пусть как следует растворится. Затем, на следующий день, будешь нагревать его на слабом огне, помешивая. Процедишь раствор, подождешь, пока он остынет, и еще дважды повторишь эту операцию. В готовом виде жидкость будет черной как уголь.
Он улыбается мне, но по его лицу пробегают легкие судороги.
– Потом выпьешь этот отвар и войдешь в состояние встречи с Богом.
– И вы в это верите?
– Я не питаю никаких предрассудков, свойственных рационалистам. И тот факт, что знание можно получить иррациональным способом, не вызывает у меня сомнений. Я убежден, что это вещество подавляет наши обычные рефлексы, снимает шоры с нашего разума и позволяет достичь самых разнообразных уровней реальности.
– А что со мной произойдет, если я это выпью?
– Транс, галлюцинации.
– И ничего плохого?
– Не совсем так! Ты рискуешь опорожнить кишечник после того, как проглотишь это. Так что советую тебе предварительно попоститься.
Попоститься? Снова? И я иронически отвечаю:
– О, пост – это моя специальность!
Но Шмитт не уловил сарказма в моих словах. Его бесчувственность на миг вызвала у меня раздражение, и я почти агрессивно бросил ему:
– А почему бы вам не попробовать самому?
Его лицо застыло и побелело.
– Я никогда в жизни не принимал наркотиков.
– И что же?
– И не хочу.
– Но человек должен все испробовать.
– Вот как?
– Особенно если этот человек – писатель.
Шмитт усмехнулся:
– Банально рассуждаешь! К чему же тогда писательская фантазия?! Вот уже тридцать лет, как я исследую мир с помощью воображения, которое считаю подлинным инструментом познания. А переживать лично все, что хочешь описать, – боже, какая скука, какая потеря времени! Предоставляю это тем, кто силится прослыть романистом, хотя им не хватает самого главного – воображения. Я не претендую на создание миллионной книги о разводах, о депрессии и болезнях, о смерти отца или родительских чувствах…
Но я упрямо повторил, заподозрив его в намерении отвлечь мое внимание от предмета разговора:
– И все-таки почему бы вам не произвести над собой этот опыт?
Шмитт перестал ерничать и ответил другим тоном – на сей раз вполне искренне:
– Мне ненавистна сама мысль о том, что я могу потерять контроль над собой. И я, конечно, не прав: ведь все самые прекрасные мгновения, доставшиеся на мою долю, пришли ко мне именно из этого состояния – моя встреча с Богом в пустыне, мои самые страстные влюбленности. И тем не менее… Вот я, например, почти не пью.
– Как?! Вы никогда не были пьяны?
– Нет. Хотя да, однажды был, чисто случайно. Поскольку я не привык к алкоголю, два испанских джин-тоника чуть не прикончили меня! Ужасный был вечер! Драматический…
