– А вы читали произведения Бога?
– Что-что?
– Читали ли вы три книги, им написанные, – Ветхий Завет, Новый Завет, Коран?
– И да и нет, так… отрывки…
– Вот в чем проблема: Он слишком много всего понаписал…
– А мне следовало бы их прочесть?
– Да, я вам советую. Но предупреждаю: когда вы закончите, у вас возникнет еще больше вопросов по поводу автора.
– Например?
– Всерьез ли Он угрожает? Откуда у Него это примитивное стремление толкать людей на преступления, на месть? И главное, почему Он…
Шмитт замолкает, трет подбородок, наморщенный лоб, глаза, еще более темные, чем обычно.
– …почему Он взялся за это трижды?
– Не понял?
– Почему Бог написал три книги? Разве Он не все сказал в первой – в Ветхом Завете? И зачем вернулся к этому в Новом Завете – что́ Он забыл вложить в первую книгу и решил добавить во вторую? И наконец, неужели Он настолько разочаровался в Новом Завете, что несколько веков спустя решил подарить нам Коран?
И он откидывается на спинку стула.
– О, эта проклятая судьба писателя – в данном случае Бога! Трижды переписывать свое послание к людям… И как определить, добился ли Он прогресса между первым сочинением и последним?
Шмитт растерянно смотрит в потолок.
– Насколько я, в глубине души, познаю Бога-Творца в молитве или в состоянии благодати, настолько же Бог-писатель для меня непостижим.
Он тяжело вздыхает:
– А ведь мы с Ним коллеги.
И он хохочет. Я тоже смеюсь и отвечаю:
– Вот поистине идеальное интервью, важное интервью, всеобъемлющее интервью, способное просветить все человечество, – интервью с Богом! «Здравствуйте, господин Бог, я пришел расспросить Вас о Вашем литературном творчестве».
Шмитт с рассеянной улыбкой пристально смотрит мне в глаза, словно пытается проникнуть в душу.
– Огюстен, а ведь вы сумели бы провести такое интервью с Богом.
И кивает в подтверждение своих слов: видно, что его слегка удивила эта очевидная мысль.
– Да-да! Вы именно тот человек, которому такое под силу.
Меня забавляет этот дурацкий разговор, но я охотно включаюсь в игру:
– А почему именно я?
– Потому что вы наделены тончайшей интуицией и открытым сердцем, восприимчивы ко всему, что выражает каждый из нас. И главное, ваш дар!
– Мой дар?
– Вы обладаете уникальным свойством – видеть и слышать то, чего другие не видят и не слышат.
Его торжественный тон производит на меня впечатление. Какой актер! Он напоминает мне друида, который иногда является мне во снах и доверяет некую миссию. Я хихикаю, стараясь разрядить атмосферу.
– Ха-ха… Жаль, что у меня нет адреса Господа Бога!
И вдруг Шмитт хватает меня за руки и до боли сжимает их.
– Зато у меня он есть.
Я пытаюсь рассмеяться. Но он еще сильней стискивает мои запястья, вынуждая замолчать.
– Огюстен, я знаю, как устроить вашу встречу с Богом.
– Вы… вы шутите?
Но он придвигается ко мне вплотную, напряженный, собранный, суровый, и глухо произносит:
– Я никогда еще не был так серьезен.
13
«Найти кристалл!»
Вот его последние слова.
«Найти кристалл!»
Отныне это мое наваждение.
Сегодня ночью я так и не сомкнул глаз. И тщетно заброшенный завод предлагает мне свое покровительство, я уже и не надеюсь заснуть, меня терзают навязчивые мысли.
Небосвод довлеет над землей. Темный бархат ночи скрыл от глаз его бесконечность, и только мелкие дырочки – звезды – пропускают слабые лучики огня, блистающего в высях, за этим пологом. В воздухе стоит какой-то едкий минеральный запах. Стены и перегородки вокруг меня выглядят гладко-серыми, отполированными луной, зато их выступы, неровности и углы резко выделяются на этом фоне: тени и лучи соперничают друг с другом. Грядет нечто загадочное, провидческое. Время, как и сон, застыло в ожидании.
А из меня самого изошло все темное и смятенное. Ясно вижу свою будущую миссию. «Найти кристалл».
Прикорнув на своем ложе – если можно так назвать кучу листов картона, – я лихорадочно перебираю всевозможные гипотезы, с нетерпением ожидая завтрашнего утра. Это ожидание – сущая пытка. Скорей, скорей бы! «Найти кристалл».
Три часа назад, когда мы со Шмиттом покидали бистро «Рыцари», вдоволь накачавшись пивом и закусив мясными тефтелями, я пребывал в таком гастрономическом и интеллектуальном блаженстве, что был не способен противостоять ничему на свете.
Шмитт предложил мне поехать к нему в Германти, чтобы «приоткрыть завесу над тайной».
Машина мчалась через темные леса и поля по ухабистой дороге, представлявшей тяжкое испытание для рессор, – недаром ею пренебрегали автобусы, – зато вместо тридцати минут мы ехали в Германти всего десять.
Замок был виден издали, он возвышался над сельскими домиками в цветах, чинно стоявшими рядком на дремотных улочках. Ночной мрак преобразил его, вернув облику былую грозную воинственность. Мощные крепостные стены враждебно смотрели на внешний мир, преграждая доступ внутрь, круглая башня давала обзор на все четыре стороны, а на верхушке прямоугольного донжона чернели узкие бойницы, куда в стародавние времена просовывали лук или пику, чтобы поразить неприятеля.
Собаки подняли лай, заслышав гул мотора. Они предпочли сперва отпугнуть незваного гостя, а уж потом приветствовать возвращение хозяина. Шмитту пришлось успокаивать их, он включил все лампы на первом этаже, и, только когда гостиная в золотистом свете обрела свой приветливый вид, псы согласились терпеть мое присутствие.
– Не будем терять времени, давайте спустимся в подвал.
Писатель приподнял тяжелую портьеру, и мы проникли в недра земли.
Открыв тяжелую, обитую железным листом дверь, мы попали в погреб или, вернее, в сводчатую, разделенную на ниши галерею, которая тянулась под всем зданием. Слабые напольные лампочки едва освещали кирпичные стены, а потолок тонул в темноте, так что я несколько раз крепко стукнулся об него головой.
В первой нише были грудой свалены коробки с гирляндами, елочными шарами и прочей разноцветной мишурой. Заметив мой удивленный взгляд, Шмитт сказал:
– Это украшения для рождественской елки.
– Для одной елки? Похоже, таким количеством игрушек можно украсить целый лес!
– Здесь у нас любят каждый год менять их цвета. Взгляните: вот красные, розовые, оранжевые, зеленые, голубые, белые, серебристые и так далее. Вы правы, с такими запасами впору открыть магазин.
