– Жаль, что ты уезжаешь, – сказал он, помогая ей сесть в салон.
Так много всего они сказали друг другу, отношения их прояснились и стали как будто теплее. Вот только больше-то сказать друг другу им было нечего. Сначала Герман хотел включить музыку, все того же Моцарта, но потом решил, что лучше он поставит что-нибудь из своей любимой Лары Фабиан. Ночная Москва, пролетающие мимо огни, пустые дороги… Прохладный ветер, врывавшийся в окна, и профиль женщины, задумавшейся о чем-то своем…
Он машинально включил радио и вздрогнул от неожиданно громкого голоса диктора:
«Сегодня в Москве произошло одно печальное событие. Ушла из жизни Лариса Северова. Сегодня, возможно, мало кто вспомнит имя известной в прошлом актрисы, но многие помнят ее по ее ярким театральным работам. Она пользовалась невероятной популярностью в советское время, но после ее ухода из театра – по причине тяжелой болезни – о ней практически забыли. Кроме театральной и кинематографической деятельности, Северова активно занималась литературным творчеством, она написала две книги мемуаров. Помимо всего прочего, она была очень красивой женщиной… Лариса Северова была найдена мертвой сегодня утром в своей квартире в центре Москвы. Она умерла в возрасте восьмидесяти пяти лет. Труп известной актрисы пролежал в квартире около недели. И сегодня же стало известно, что вчера выстрелом в упор была застрелена родная дочь актрисы, ее труп обнаружили в мусорном контейнере в двух шагах от их дома. Соседи говорят, что дочь откровенно издевалась над несчастной женщиной, прикованной к инвалидному креслу, а участковый закрывал на это глаза…»
Герман резко нажал на тормоз. Он словно услышал голос Рубина: «Вот, к примеру, у меня за стеной одна семья живет. Вернее, не семья, а так – обрубок семьи. Какая-то женщина, я ее даже никогда не видел, постоянно орет на свою больную мать. А мать, судя по всему, страдает склерозом и ничего не помнит».
– Гера? Что случилось?! Ты знал эту актрису? – спросила Вероника.
«…У нее низкий прокуренный голос, и я представляю ее себе какой-нибудь начальницей. Голос, помимо того, что прокуренный, еще и властный и какой-то… опасный. Словом, не хотелось бы мне пересечься с ней по жизни».
– Гера, ау! Что с тобой? – Вероника затеребила его за рукав.
И вдруг он сам словно услышал этот прокуренный голос: «Ах ты, старая сука… ты опять разлила свой горшок! Я знаю, ты сделала это нарочно! Убью тебя, тварь ты несчастная! Чтобы ты сдохла прямо сейчас, в этой вонючей луже!»
– Нет, нет, все в порядке, просто кое-что вспомнил.
«Ты бы видела себя сейчас… Актриса, как же! Увидели бы тебя твои поклонники! Твой голый зад! Ты думаешь, я буду тебя мыть? Тварь ты безмозглая!»
«…По поводу убийства Ларисы Северовой заведено уголовное дело», – бесстрастно продолжал вещать голос диктора.
Герман, очнувшись, нажал на газ, машина рванула вперед, и вдруг он, забывшись на мгновение, пробормотал:
– Понимаешь, у нее есть своя философия: она считает, что люди, совершившие тяжкие проступки против нравственности или конкретные уголовные преступления, но – недоказуемые, такие, за которые им не придется отвечать официально, перед законом, все равно должны понести ответственность и быть наказаны. Больше того, она считает, что такие люди вообще не имеют права на жизнь… – И совсем уже тихо он спросил у самого себя: – Интересно, Лева знает?
– Это ты о ком? Гера? Гера-а-а! Что с тобой?!
– Со мной? У меня все хорошо. – Он тряхнул головой, приходя в себя. – Давай-ка послушаем Лару Фабиан, ты как?
Вероника положила горячую ладонь на его руку, державшую руль. И было в этом ее непроизвольном жесте что-то такое трогательное и родное, что у Германа перехватило дыхание.
У него все, все хорошо, и жизнь продолжается.
Витамин любви
1
3 февраля 2010 г.
Наступило какое-то оцепенение. От шока почему-то появилось много сил, и она, как ей тогда казалось, могла просидеть на холодной лестнице еще долго, до скончания века, что называется. Она забралась на пролет выше, устроилась на самой верхней ступеньке, неподалеку от мусоропровода, и не отводила взгляда от интересующей ее двери. Иногда ей начинало казаться, будто бы дверь расплывается, покачивается, становится мутновато-мармеладной, и стоит только приблизиться к ней и попробовать шагнуть, как нога увязнет в тугой мягкости, а там… Вот о том, что происходило за дверью, она старалась не думать. Было страшно и очень больно. А еще она злилась, она никак не могла понять, как могло произойти, что ей, и без того невезучей и несчастной уже по факту своего рождения, приходится теперь терпеть и это. За что? Почему одним – все, а другим – ничего? Некоторые сейчас сидят в теплой квартирке и попивают чаек (или кофе, или шампанское, или просто красное вино), прислушиваясь к биению сердец и к завыванью февральского ветра за окном. А другим (ей, к примеру) приходится сидеть на ледяной лестнице и завывать самой от боли и унижения?.. Неужели мир устроен таким образом, что в нем нет порядка и никто там, наверху, не контролирует распределение счастья и горя? Кто-то не может закрыть холодильник из-за того, что он переполнен, а другие страдают от элементарного голода?
Сначала замерзли пальцы рук. Не спасали даже перчатки, и Тина пожалела, что не надела толстые вязаные варежки. Потом стали неметь ноги, обутые в меховые ботинки. Тонкие и вполне даже ничего выглядевшие ботиночки на натуральном меху. Ну не в валенках же ей было сюда приходить? Потом она сама, как ей казалось, начала примерзать к ступеням.
И вот приблизительно тогда-то и раздался звук отпираемой двери и легкие шаги. Она почему-то сразу подумала, что это Тамарка идет выбрасывать мусор. И кто только придумал эти мусоропроводы? Эти вонючие колодцы отбросов, в которых благополучно жиреют крысы? Очень страшное место, если разобраться, просто дьявольское. Не зря же именно туда отчаявшиеся молодые мамаши выбрасывают своих нежеланных новорожденных детей…
– Тина? – У пахнущей домашними пирогами Тамары округлились глаза. – Зачем ты здесь? И давно?
– Давно… Сама знаешь.
– А чего ко мне-то не зашла?
– Зачем?
– Ну… Поговорить, погреться. Да ты сошла с ума! Нельзя так! Ты же придатки застудишь! Или вообще схватишь воспаление легких и умрешь! Чего ты этим добьешься?
– Одной дурой станет меньше… И в классе одной бездарной ученицей – тоже.
– Ну, точно дура. Быстро поднимайся, и пойдем ко мне…
– Нет. Я не пойду.
– Но ты же замерзнешь!
– И пусть!
Она почувствовала, как к лицу прилила кровь и в глазах защипало. Еще немного, и она разрыдается здесь, на лестнице, чего уж никак нельзя допустить.
Между тем Тамара деловито взяла ее за руку и потянула на себя.
– Быстро поднимайся. Не сходи с ума, Тина! Он этого не стоит. Прошу тебя, пойдем, иначе может случиться непоправимое… На улице холод и ветер… ты на самом деле можешь простудиться. А я-то дура какая! Зачем позвонила и рассказала? Теперь, если что случится, я себя винить буду. Тина, пожалуйста, вставай!
