– Иду поздно ночью, а мне навстречу тот самый хахаль Голубки, – хриплым голосом проговорил сторож.
– Которого подорвали? – вырвалось у Димы.
– Он самый. И главное, я туда, а он мне навстречу. У меня аж мурашки по телу. Думаю: «Все, Савелий, пришел твой последний час». А мужик улыбнулся мне ласково. Я в кусты. Потом осторожненько голову высунул, а его уж нет.
– Ничего себе, – покачал головой Командор.
– Вам, может, и ничего, – проворчал Савелий Игнатьевич, – а я потом целый день отойти не мог.
– Да уж, – искренне посочувствовал Дима, которому совсем не хотелось бы оказаться в такой ситуации.
– Главное, люди такие солидные собрались на похороны, – продолжал Игнатьич. – Четыре легковых «Мерседеса» и еще один, на котором гроб привезли.
– Красиво, – подыграл ему Петька.
– И гроб прямо загляденье, – с уважением произнес Савелий Игнатьевич. – Дерево дорогое, и работа не наша. А цветы – одни сплошные розы. Всю могилу ими в пол человеческого роста засыпали. Я уж их потом частично прибрал, чтобы зря не вяли.
Ребята переглянулись. Похоже, с этих похорон Игнатьич поимел неплохой доход. Тем более что торговля цветами на станции Задоры всегда шла бойко.
– Такие роскошные похороны, – вкрадчиво проговорила Маша, – а на памятнике даже имени покойницы не написали.
– Я Дмитрию Витальевичу то же самое говорил, – отозвался сторож.
– Какому Дмитрию Витальевичу? – насторожился Петька.
– Несчастному возлюбленному, – объяснил сторож. – Которого после взорвали.
Савелий Игнатьевич перекрестился.
– Что же вы ему говорили? – спросила Настя.
– Он памятник как привез устанавливать, я сразу засек непорядок, – тоном профессионала проговорил Савелий Игнатьевич. – Нехорошо, говорю, Дмитрий. Про голубку есть, а имени покойницы не упомянуто. Видно, мастера твои в Москве забыли. Я даже ему предложил одного. Он у нас за умеренную цену, какую хочешь надпись на камне высечет. А Дмитрий Витальевич мне отвечает: «Не надо». Я прямо весь озадачился. Как же не надо? Не по-людски это, чтобы покойница без имени и фамилии оставалась. И даты жизни и смерти требуется увековечить. А Дмитрий ни в какую. Все твердил: «Воля покойницы, воля покойницы. Как ей хотелось, так пусть и будет. Я перед ней кругом виноват».
– Но вы-то, наверное, знаете, как ее звали? – осторожно поинтересовался Петька.
– Вам-то зачем? – испытующе посмотрел на него сторож.
– Как же! Такая трагедия! – воскликнула Настя.
– Мой вам совет: держитесь от этой трагедии подальше, – порекомендовал сторож.
– И правда нехорошо, что человек безымянный лежит, – Маша решила успокоить «администрацию кладбища».
– Не по-нашему это, – вздохнул сторож.
– Вот мы и думаем, – со скорбным видом произнес Дима. – Пусть хоть у нас в памяти останется имя покойницы.
– А ты, я вижу, парень, разбираешься, – с уважением произнес Савелий Игнатьевич.
– Он у нас будущий историк, – тут же вставила Маша.
– Я тоже раньше учителем истории хотел стать, – заулыбался вдруг мрачный сторож. – Но как-то не сложилось.
– Димка у нас, как будущий историк, считает, что никого нельзя забывать, – ляпнул первое, что пришло в голову, Петька.
– Хорошая, парень, у тебя установка! – Игнатьич явно проникался все большим уважением к Диме.
– Он у нас ведет специальную картотеку, – принялась вдохновенно врать Маша.
– Какую картотеку? – перебил ее брат.
– Настоящий будущий ученый! – продолжала сестра. – Все забывает! У тебя же есть замечательная картотека имен современников для будущей книги.
– Так бы сразу и сказала, – наконец сообразил, куда она клонит, Дима.
– И что ты туда помещаешь? – полюбопытствовал сторож.
– Имена, фамилии, даты рождения и смерти людей, которых знал, – боясь, как бы брат все не испортил, торопливо проговорила Маша.
– У тебя что, все знакомые померли? – удивился Савелий Игнатьевич.
– Нет, нет, что вы, – в ужасе замахал руками Дима.
– Откуда же тогда даты смерти? – не понял сторож.
– Он их потом проставит, – вмешался Петька.
– Предусмотрительно, – одобрил сторож. – Иные умные люди себе и могилы заранее оборудуют. Помер, а место уже готово. И памятничек тут как тут. Только дату проставь, и все, как говорится, в ажуре.
– Димка и вас, Савелий Игнатьевич, хочет в свою картотеку занести, – сказала Настя. – Вы человек в наших местах знаменитый.
– Не без этого, – с удовольствием согласился сторож. – Меня многие знают. Ручка с бумагой есть? – повернулся он к Диме. – Сейчас продиктую тебе свои данные.
– Нету бумаги, – развел руками «будущий историк». – И ручки тоже.
– Сейчас принесу. – Сторож удалился в дом.
Вскоре он вышел, держа в руках пожелтевшую пустую квитанцию и простои карандаш, на тупом конце которого явственно отпечатались следы зубов.
– Это еще что такое? – с ужасом уставился на квитанцию Дима: там типографским способом было отпечатано: «Свидетельство о захоронении».
– Не робей, парень, все там будем, – ободрил его сторож. – Ты лучше записывай. Бирюков Савелий Игнатьевич. Родился шестого августа тысяча девятьсот сорок пятого года. Дату смерти после у родственников уточнишь.
Дима старательно записал.
– Дополнительные сведения о жизни требуются? – спросил сторож.
– Пока нет, – ответил за друга Петька. – Мы лучше, Савелий Игнатьевич, еще раз придем с тетрадью и как следует все запишем.
– Приходите. – Такое решение очень понравилось сторожу. – У меня жизнь, вообще-то, интересная.
– Обязательно придем, – пообещали ребята.
Каждому из пятерых было ясно: это прекрасный предлог для нового визита.
– Савелий Игнатьевич, – с мольбою произнесла Маша. – Вы обещали Димке для картотеки продиктовать имя покойницы.
– Это, пожалуйста, – согласился сторож. – Людмила Ивановна Соколова. По мне, никогда бы ее могилы тут не было! – Он вновь начал испуганно креститься. – А даты сейчас погляжу. У меня там, в конторе, бумажка имеется.
Сторож ушел в дом и вскоре вернулся.
– Пиши, историк. Родилась двадцать второго июня тысяча девятьсот семьдесят пятого года, А померла четвертого сентября тысяча девятьсот девяносто шестого.
Едва он успел это продиктовать, как к сторожке лихо подрулил джип «Мерседес». Из него высунулась коротко стриженная голова мужчины восточного вида.
– Хозяин! – обратился он к Савелию Игнатьевичу. – Разговор есть.
