– Я все никак не могу заставить себя войти в воду, – проговорил Джордж.
Кристина прикоснулась к руке Генри.
– Мы так рады, что вы приехали, – сказала она.
– Она права, Генри, не будем о грустном, – вздохнул Джордж. – Прости, что заговорил об этом.
Генри утер глаза краешком полотенца.
– Рад, что ты это сказал, правда, – признался Генри. – Рад, потому что боялся, вдруг ты пригласишь меня поплавать.
С этими словами он опять всплакнул – и тут же рассмеялся.
Перед уходом с пляжа Генри наблюдал, как Джордж понес жену к воде. Когда они вошли в море, она вскрикнула. Наверное, ее ногам было холодно. А Джордж даже не вздрогнул. Он держал ее крепко и притом с неподдельной нежностью.
Песок дышал огнем. Отдыхающие прогуливались по пляжу, пялясь на Генри, но не нагло, а как будто с удивлением – а это еще кто?
Обратно к машине Кристину нес на спине Генри. А Джордж тащил сумку с полотенцами и прочими пляжными принадлежностями, рассказывая по дороге историю развалин, видневшихся вдалеке.
Остаток дня они проспали.
Вечером Джордж вошел в комнату Генри со стаканом воды.
– С твоего позволения, Генри, мы любим наряжаться к обеду – в шутку, понимаешь?
– Наряжаться? В костюмы зверей?
– Нет. – Он осклабился. – Кристина надевает платье, а я галстук – на самый что ни на есть итальянский манер.
– Но у меня, кажется, нет…
– Позаимствуешь что-нибудь у меня – хотя мои сорочки, пожалуй, будут тебе великоваты. Поверить не могу, что ты целых два года странствовал в скудости – ну прямо как паломник.
– Не волнуйся, – сказал Генри, – всякого другого добра у меня хватает.
После обеда они открыли двери на длинный балкон – во всю квартиру.
Дом тотчас наполнился звуками жизни – с улицы внизу.
В кронах согбенных над площадью выскоих пальм жужжали и зудели букашки.
Друзья говорили обо всем на свете. Кристина обяъяс-няла, как работает сердце, как действуют чудо-электричество и клапаны, камеры, артерии и вены.
Джордж один за другим поглощал стаканы с холодной водой. Потом Кристина подкатила на коляске к серванту и достала оттуда свадебный альбом.
Зной все не унимался, и они втроем обливались потом.
– А что дальше, Генри?
– Не знаю. Я на мели.
– Могу подкинуть тебе деньжат. Но только при условии, если ты погостишь у нас еще немного.
Генри кивнул.
– Пожалуй, годится.
– Здорово! – крикнула Кристина через всю комнату. – И я так думаю.
– А ты не подслушивай! – заметил Джордж.
– Иногда по вечерам мы с Джорджем слушаем музыку, – сказала Кристина, потрясая коробкой с компакт-дисками, – Пастораль
[82] Бетховена.
Они переместились на балкон.
Сумерки пронизали высокие пронзительные ноты – они будто воспламенили далекий-далекий горизонт.
Ночь спустилась с мириадами звезд…
А потом, как-то раз, не сказав никому ни слова, Генри отправился купаться. Невесомые шаги несли его все дальше, покуда соленая вода не дошла ему до подбородка.
Он набрал ее полный рот, решив захватить вместе с нею частицу этого – уже чужого мира.
Он чувствовал, как его тело, подхваченное течением, вздымается и опускается.
В воде он держался стоймя среди полнейшего безмолвия, и его уносило все дальше.
И тут вдруг вода потемнела.
Ощущение холода.
Ощущение перемены.
Ощущение.
Конец книги четвертой
Эпилог
Девять лет спустя
Париж, Франция
Вместо того чтобы отправиться из магазина, с небольшим пакетом продуктов, прямиком домой, Генри решает пройтись дворами до Луврского музея.
Лето в самом разгаре – кругом все цветет и пахнет.
Генри работает в Лувре уже семь лет. Хранителем. Воссоздает картины прошлого, чтобы показать их красоту и значительность.
Последняя его выставка включает экспонаты, предоставленные на время Пирейским музеем.
Профессор Петерсон помогает ему составить буклет к этой выставке. Генри знаком с профессором уже больше трех десятков лет.
Слава богу, у них есть еще целый месяц, чтобы подготовить выставочный буклет, над которым они работают. Профессор живет у Мальро – на другом конце Парижа. У них дома есть большое пианино. А еще есть водитель, который держит фотокарточки своих отпрысков на приборном щитке автомобиля. Зовут их Селеста и Бернар.
Профессор Петерсон любит работать в архиве вечерами, такими же теплыми, как сегодня. Он любит распахивать настежь окна и любоваться внутренними двориками вокруг Лувра.
Он потягивает херес, обмакивая сперва губы.
Его взгляд привлекают медленно бредущие люди.
Сам он ходит с тросточкой и плохо слышит.
Джордж живет все там же – на Сицилии.
У него двое маленьких детишек.
Он говорит, что, несмотря на трудности, у них все получилось.
Итальянский стал их родным, и они оба говорят с сильным сицилийским акцентом.
Когда Генри навещает Джорджа зимой, детишки вешаются ему на шею и не слезают. Мать кричит, чтобы они прекратили, но все только смеются.
Дом испещрен вмятинами и царапинами от колесиков ее коляски. У двери сидят бездомные кошки – ждут подачки. Там все так же жарко, и в кухнях все так же что-то стряпают.
Коллеги Генри по музею уже уехали из Парижа – подались на лето домой, кто в Бургундию, кто в Долину Луары. Скоро и Генри подъедет к ним – его ждут затянувшиеся обеды, нежные ароматы вин, теплые стремительные речушки, долгие ночные сны под тяжелыми простынями, погружения в сон под сенью деревьев, дневные купания, веселое общение с друзьями.
Под ногами Генри скрипят камни. В пакете у него лежат йогурт в глиняном горшочке, апельсин, яблоко и бутылка воды. Тонкие ручки полиэтиленового пакета больно врезаются в пальцы. Ему нравится ощущать, как при ходьбе пакет мерно покачивается, – точно маятник, отмеряющий время его перехода через открытые музейные площади, откуда каменные стражи, врезавшиеся в вышину стен, взирают незрячими глазами на туристов со сверкающими серебряными вспышками фотоаппаратами.
Вот молодая парочка, сбросив рюкзаки, пускает круги по черной воде фонтана. А вот бродяга болтает сам с собой о чем-то важном.
