Волосы у нее длиннее, чем раньше, насколько тебе помнится, хотя они такие же огненно-рыжие и отливают солнечным блеском. На ней новая одежда – такую ты еще никогда не видел. А веснушки все такие же – и каждая кружит тебе голову.
Циркачи гоняют по манеже на велосипедах с огромными чашами на голове.
Глаза у тебя закатываются – тело будто само клонит тебя в сон. Затем у тебя начинает гореть голова – ты весь покрываешься потом. Нещадно крутит живот. Ты вынужден скорее бежать, поскольку тебя вот-вот разорвет на куски. И тут тысячи мгновений-воспоминаний, точно птицы, хлопающие крыльями, начинают биться у тебя в голове.
Оторванная рука.
Пятна крови на холсте.
Ее тело тихо погружается в воду.
Ты болтаешься между жизнью и смертью.
Но мертвые не возвращаются к жизни.
Они не видят, не слышат, не дышат и не разговаривают. Их разум опустошен – они не могут думать ни о чем. Перед тобой стоят два клоуна – они тыкают тебя в грудь длинным губчатым пальцем. Музыка заглушает все звуки, глаза у тебя дико вращаются – ты ничего не видишь. Тот клоун, что поменьше, силится вытащить тебя на манеж. Публика кричит.
Ребекка смотрит на тебя. Смеется и манит тебя на манеж руками, которые она когда-то прижимала к твоей обнаженной груди.
Тут ты вскакиваешь, криком выкрикиваешь ее имя – и проваливаешься в круг тьмы, застывшей у твоих ног.
Глава пятьдесят шестая
Глаза быстро открываются – и Дельфина в испуге отскакивает назад.
Он уже не там, куда провалился.
Она промакивала ему голову тряпицей, смоченной гамамелисовой водой. От ее запаха у нее щиплет в носу. Гость лежит совершенно неподвижно под тяжелыми простынями и глядит на нее. Потом, переведя взгляд на маму, он пробует подняться. Дельфина отшатывается еще дальше. Тут к нему наклоняется Себастьян.
– Это не Ребекка, – говорит он незнакомцу. – Это ее сестра – сестра Ребекки, Натали.
Мужчина снова ложится, тяжело дыша, как будто он бежал быстро-быстро, хотя при этом даже не пошевелил ногами. Дельфина смотрит на рисунок, на котором она его изобразила. Может, это его развеселит.
За кроватью висит ее портрет, а еще портрет Себастьяна с мамой.
– У Ребекки есть сестра-близняшка? – спрашивает он, силясь в это поверить.
«Ну да, – хочет сказать Дельфина. – Ну да, близняшка, только она на небесах, с ангелами и Наполеоном».
Еще вчера простыни колыхались на бельевой веревке – надувались, как паруса, а маленькая Дельфина бегала по травянистой палубе своего корабля, державшего курс на цирковой остров. Простыни клубились и сверкали в лучах полуденного солнца.
Потом наступает время обеда. Вздох. Время остановиться и поесть.
Незнакомец снова смотрит на маму.
Дельфина следит за его глазами, потому что у взрослых игры полны загадок.
Глаза мужчины, точно зверьки, мечутся между старыми портретами, которые Себастьян нашел в подвале, и маминым лицом, до того спокойным (будто давно остывшая вода в ванне), что оно вполне могло бы сойти за ее собственный портрет, если бы не было соединено с телом и миром.
Мужчина, кажется, напуган.
Может, он думает, что мы его похитили?
А что, если похитили – случайно? Неужели нас всех посадят в тюрьму? Наверное, нет – по крайней мере, до обеда.
Радиатор начинает дребезжать – значит, скоро станет тепло и комната наполнится шипением, подобным свисту змей, которых девочка видит во сне.
Дельфине нравится снимать рисунки, которые коробятся в углах, где становится сыро, хотя она понимает, что это неправильно.
Она прячет крохотных нарисованных людишек в коробке из-под конфет, которыми та пахнет до сих пор (словно вспоминая таким образом старых своих друзей).
Потом она отвлекается на висячую люстру.
Та вся в паутине.
Пусть чужак думает, что это улей. Дельфине кажется, что там, должно быть, и делается мед, но, поскольку дотуда очень высоко, ее не укусят.
А летом ее укусили. И у нее на руке остался след, хоть и малюсенький, но все равно заметный.
Затем, недолго думая, она подходит к незнакомцу и поднимает голую ручонку.
– Меня укусили вот сюда, – говорит она.
– Тебя укусили? – тихим, успокаивающим голосом спрашивает тот.
Дельфина кивает.
– Да, прямо сюда – ты мне веришь?
– Ты знаешь английский, – говорит незнакомец. – Совсем как Ребекка.
– Да, знаю, – говорит Дельфина. И показывает локтем на мужчину, сидящего у изножья постели незнакомца. – Меня научил Себастьян, а не тетя.
Незнакомец такой хороший – наверное, ему лучше с детьми, чем со взрослыми.
Тело, закутанное в белые простыни, напоминает Дельфине ее малышку, собственное дорогое дитя в мышиной деревне, полной таинственных звуков и обнесенной живой изгородью, где роятся несметные полчища птиц, – они вспархивают всем скопом и чирикают без умолку, пугая всех без разбору, особенно пластмассовых мышек, которые делают вид, что дрожат. Птицы даже не знают, куда летят.
Глаза у мужчины большие и грустные.
Пластмассовые мышки и их ядовитые какашки.
Дельфина думает – может, надо сказать вот что: «Я буду тебе мамой, пропащий малыш».
Но тут вдруг он обращается к маме.
– Что происходит?
И тут же прибавляет:
– Где я?
Мама не отвечает и поглядывает на Себастьяна.
– У нас дома, – сказал Себастьян. – Ее зовут Натали, меня Себастьян, а это наша дочурка Дельфина, – прибавил он.
– Натали? – огорченно переспросил незнакомец. – Дельфина?
Неужто заплачет?
Неужото заплачет?
Иногда и взрослые плачут.
Себастьян ближе подходит к постели незнакомца.
– Да, Натали. Сестра Ребекки, близняшка.
Себастьян выговаривает каждое слово четко и медленно.
– Близняшка? Ее сестра-близняшка.
– Вы называли ее Ребеккой, – говорит чужаку Себастьян. – Поэтому мы привезли вас сюда.
Незнакомец закрывает глаза.
– А вы кто?
– Генри Блисс, – отвечает он.
