Раз в неделю ты бывал на рынке, но не задерживался там, как в былые времена. Ребекке нравилось выбирать апельсины с листьями и потом складывать их в терракотовую миску рядом с кроватью.
«А как быть со всеми этими букашками на листьях?» – спрашивал ты первое время, когда она пристраивала тяжелую миску на ночном столике.
Она восхищенно разглядывала миску с фруктами.
«Как с ними быть?..»
Как-то среди ночи, спустя полтора месяца после землетрясения, ты открыл глаза – и понял, что с тобой что-то не так.
Было все еще темно.
Ты ухитрился сесть. Дышалось с трудом, руки тряслись. Ты потянулся к записной книжке – но написать ничего не смог.
Ты обнаружил, что не можешь пошевелить ногами.
Ты оглядел комнату, пригляделся к узору, выведенному на стене блеклыми отсветами уличных фонарей, обвел взглядом свои пожитки, едва различимые во тьме.
Жизнь твоя отныне напоминала набросок, сделанный на скорую руку, а ты сам походил на персонаж, в которого художник не успел полностью вдохнуть жизнь.
Потом ты, должно быть, уснул, потому как, открыв глаза в следующий раз, ты обнаружил, что упал с кровати. Ты весь взмок, но в то же время тебе было очень холодно. Помнится, с того места, где ты лежал, тебе были видны звезды.
Ты здорово исхудал, стал скелет скелетом, кожа да кости, – у тебя даже не было сил дотащиться до балкона.
На полпути тебе показалось, что ты снова теряешь сознание.
А очнувшись, ты почувствовал во рту странный привкус – свинцовый. Рубашка на груди тоже была мокрая.
Затем лицо тебе обдало холодным ветром. Тебя это оживило, и ты открыл рот, силясь глотнуть холод полной грудью.
На улице мерцали огоньки. Ты представил, как мужчины стоят у перил своих балконов и, покуривая, наслаждаются вечерней прохладой. А там дальше – на бульваре, вдоль обочин, кучкуются согбенные от усталости проститутки, то и дело щурящиеся от света проезжающих мимо машин.
Тебя начало бить в ознобе – ты почувствовал, что губы у тебя воспаленные и влажные. А когда, собравшись с силами, поднес руку к лицу, то тут же ее отдернул, потому что нащупал кровь. И понял – рубашка у тебя на груди промокла не от пота, а от крови. Губы были рассечены, а почему – непонятно. Нос окоченел, хотя ты чувствовал, как внутри щекочет кровь.
Ты упал, не упав.
Тебя, бесчувственного, обнаружил на твоем балконе мальчуган снизу. Сломанная стиральная машина у тебя в ванной на самом деле совсем не сломалась. Просто в подвале вырубился створный кран. А когда потом приходил рабочий – проверить состояние фундамента, он из любопытства крутанул рычаг, желая проверить, что это за штуковина такая, – и стиральная машина у тебя в ванной тотчас ожила.
Когда же в квартире этажлм ниже вспучился потолок – аккурат под твоей ванной, господин Папафилиппу с сынишкой мигом кинулись наверх. И постучали к тебе в дверь. Не услышав же ответа, отец с сыном принялись колотить по ней кулаками. Парой волосатых кулачищ и парочкой кулачков.
Между тем госпожа Папафилиппу, в переднике, наблюдала за происходящим с нижней лестничной площадки, прикрыв рот рукой. Когда же на ковер в гостиной семейства Папафилиппу упали первые капли, госпожа Папафилиппу крикнула мужу, чтобы он ломал дверь.
В то время как господин Папафилиппу, ворвавшись к тебе в ванную как безумный, кинулся искать запорные задвижки, его сынишка спокойно обошел всю квартиру. Занглянув в спальню, он заметил неподвижную ногу, торчащую с балкона. Из любопытства он подошел ближе, гадая, чья бы это могла быть нога. Он дотронулся до нее – она даже не шелохнулась.
Господин Папафилиппу с сынишкой перенесли тебя в свой фургончик «Фиат» и повезли прямиком в больницу.
Когда они мчали через центр Афин, мальчуган перегнулся назад и положил руку тебе на лоб. Ты помнишь это смутно, к тому же ты их совсем не признал. Отец мальчугана кивнул и сказал по-гречески: «Так-то оно лучше, сынок».
Потом ты пришел в себя, потому что помнишь, как тебя вытащили из фургона.
Регистраторша в приемном покое больницы на самом деле оказалась не регистраторшей, а пациенткой, страдавшей болезнью Альцгеймера, – она примостилась в регистратуре потому, что, как ей показалось, там было удобно и безопасно. Настоящая регистраторша вышла поболтать по мобильному телефону со своим приятелем.
– Мы нашли его у него на балконе, – тяжело дыша сообщил господин Папафилиппу, когда они несли тебя по коридору.
– Вы принесли мне цветы, да еще в такой чудесный день – как это мило с вашей стороны! – возгласила лжерегистраторша, встав и чмокнув господина Папафи-липпу в щеку.
Господин Папафилиппу аж отпрянул.
– Никаких цветов мы не приносили.
Его сынишка посмотрел на пол.
– Да нет, мы, наверно, их просто уронили.
Когда мнимая регистраторша принялась было клянчить пирог со шпинатом, господин Папафилиппу уже занес тебя в палату и уложил на ближайшую пустую койку.
Другие больные тотчас заняли сидячее положение и потребовали, чтобы им объяснили, что тут происходит.
У Джорджа ушло три дня на то, чтобы узнать, где ты находишься.
Потом он навещал тебя каждый день.
Первое время вы просто сидели – молча, как будто ожидая каких-то известий, которые должны были вот-вот подоспеть. Затем Джордж принес книгу – стал читать ее вслух. После того как эта книга была прочитана, он принес другую, потом еще одну. И так несколько недель кряду. Последнее, что он тебе читал, так это «Ветер в ивах»
[50].
А еще ты находился под сильнодействующими лекарствами. Однажды Джордж пришел с чемоданчиком. В костюме и гладко выбритый.
– Ты весь благоухаешь, Джордж.
Он присел на койку.
– Я думаю уехать из Афин, – признался он.
– Когда?
– Этим вечером.
– Сегодня?
– Да.
– Но почему?
– Я принял приглашение поработать в Американском университете на Сицилии.
– Понятно.
– Ты сам-то, Генри, справишься?
– Да. А ты по-прежнему не пьешь?
Джордж кивнул.
– И давно?
– Завтра будет сорок девять дней.
– Я рад за тебя, Джордж.
– А я за тебя, – сказал он.
– Ты был мне настоящим другом, – сказал ты.
Джордж отвернулся в сторону. Тебе показалось, он того и гляди расплачется. Отзвуки его шагов отдавались твердо и четко.
