– Так говори, – бесстрастно потребовала она.
В это мгновение Генри захотелось потянулся к ней и обнять, но он не смог: перед ним вдруг возник образ его малютки брата – он не спит, а лежит бездыханный. Родители плачут навзрыд. И с ножницами кидаются к его тельцу.
Единственный младенец, которого Генри когда-либо обнимал, был мертв.
Ребекка заметила, что он плачет. Когда она в конце концов подошла к нему, он вскочил и убежал в ванну – там его вывернуло наизнанку. Вслед за тем он тихонько опустился на кафельный пол.
Когда же он вернулся в спальню, решив рассказать все начистоту, Ребекка уже спала. Близился рассвет.
Генри забрался в постель и обнял Ребекку так крепко, что она открыла глаза – и улыбнулась.
Глава тридцать третья
Профессор сдержал слово – и был у дома Генри ровно в шесть. Машина его оглушительно урчала. Генри услышал ее еще издали – и быстро оделся. За ночь он почти не сомкнул глаз и все глядел на окно, наблюдая за призрачными изломами света от фар, мало-помалу растворяющегося в проблесках наступающего утра.
Когда Генри вышел из спальни, Джордж уже был полностью одет.
Генри причесался перед зеркалом и пошел за портфелем, где хранил свои записи.
Ребекка все еще спала. Тело ее было прикрыто простыней лишь наполовину.
Генри представил себе зародившуюся в ней жизнь.
Он знал: от этой жизни можно избавиться в считаные часы – она угаснет, точно крохотная свечка, испустив легкий дымок. Только вот хотелось ли ей этого? – думал он.
Перед уходом Генри все же надеялся, что Ребекка проснется и он заверит ее, что потом они все обсудят. Но она лежала неподвижно, и Генри решил – пусть себе спит. Джордж придерживал дверь. Лицо у него слегка обгорело.
– А Ребекка что, не едет?
– Она все еще спит.
По дороге никто из них не решался заговорить – и профессор Петерсон включил радиоприемник. Небо ослепительно сверкало. Джордж опустил свое окно.
Если у них родится ребенок, где им жить? И где она собирается рожать – поедет во Францию? А что, если ребенок родится мертвым? Или обвитым пуповиной?..
И все это – за один-единственный год.
Неразрешимые вопросы водоворотом кружили в голове Генри.
Примерно в миле от раскопа профессор начал что-то насвистывать. А чуть погодя, забуксовав, он остановился в клубах пыли.
– Кто из вас, ребята, сходит за кирпичами?
Джордж вызвался добровольно. После того как он подложил кирпичи под колеса, Генри вышел из машины и направился к своей «Веспе». На шкале приборов, изнутри, скопился конденсат. Он постучал по стеклу…
Тявкнула собака – глаза его братика открылись в последний раз…
Большую часть утра он молча просидел в раскопе, копаясь в земле без особого вдохновения.
Он знал, что позже непременно с нею увидится. Так или иначе придется что-то решать – и у них все будет хорошо.
А потом, ближе к обеду, стала проявляться другая сторона сущности Генри – та ее часть, что немного опережала его в той жизни, которой он жил сейчас. Мысленно Генри увидел себя в Риджетнс-парке:
[47] вот он в твидовой куртке катит детскую коляску по живописной дорожке, а младенец весело похихикивает. Он представил себе, как укладывает пожитки в машину, готовясь к летним поездкам в Уэльс. Как мчит по лугам, поросшим высокой травой и утопающим в ярком свете, как рядом заливается беспрерывным булькающим смехом малыш. Как он учит его плавать в прохладных водах озера Бала. Его первые неверные шаги. А еще он чувствовал уединение. И видел Ребекку в толстом пальто без карманов и падающий снег. Выходные в Париже. Счастливые вечера.
Он больше не будет помышлять о смерти – и будет жить ради жизни.
Любовь как жизнь, только длиннее.
Конец книги первой
«В моем конце мое начало»
Т.С. Элиот
Последние мгновения жизни Ребекка оставалась погребенной под многотонной каменной плитой.
Перед тем она ела фрукты – один так и застрял у нее во рту.
Глаза ее больше не откроются.
Она ощущала окутывавшую ее темноту.
А рук не чувствовала.
Потом жизнь ее прорвало, точно облако, и она осталась лежать без движения под хлынувшим на нее дождем воспоминаний.
Зеленый телефон в дедовском доме рядом с заводом.
Она чувствовала холодную пластмассовую трубку – ее чашевидную форму у своего уха. И слышала голос на другом конце провода – как будто свой собственный.
Тяжесть материнских туфель, в которых она разгуливала по дому, гадая, когда мать вернется домой.
Мысль о том, что когда она вырастет, то будет носить точно такие же.
Беготня по совиному лесу на пару с сестрой.
Их бледные лица.
Близняшки. Странное живое зеркало.
Вдруг дождь воспоминаний ее жизни прекратился – и она оказалась во тьме, и сердце ее стучало о ребра.
Приглушенный голос, словно она была под водой.
Потом дождь воспоминаний обрушился снова – и поливал до тех пор, пока ее не промочило насквозь потоком сокровенных подробностей:
Утренний свет за шторой.
Запах классных комнат.
Стакан молока.
Надежда увидеться с матерью и мысленное объятие ее рук.
Лица пассажиров.
Спокойно бьющиеся сердца.
Застывшие в лунном свете крылья.
Торговые прилавки.
Апельсиновые деревья.
Босоножки.
Утро – ее голова покоится на холодной спине Генри.
Это было такое же знаменательное событие, как рождение.
Джордж и уличная детвора.
Сабо.
Конфеты.
И снова дед, только такой, каким он сам себя видел во сне, – бредущий босиком к озеру и зовущий кого-то вдалеке.
Дом с верандой во Франции.
Дочь. Внучки.
Его локти, мелькающие под дождем по дороге в магазин.
А потом – две ручонки, растущие в ее чреве.
Головка.
Трепещущее тельце.
Жизнь, превращающаяся в нечто в ее утробе.
И тут Ребекка поняла, что не чувствует собственного тела и не может крикнуть.
Кругом ни звука. Никакого движения – только безмолвные картинки, точно кинокадры, мелькают в ее го-лове. Она пока еще не догадывалась, что умирает, – думала, что еще жива.
