– Ты здесь, – проговорил он.
– Я?
– Я ждал.
Ребекка положила ладонь ему на лоб.
– Ты все еще видишь сон?
Генри быстро сел.
– Что тебе снилось? – спросила она.
– Не помню, – ответил он.
– Что-нибудь плохое?
– Не помню. Забыл.
– Если плохое, расскажешь?
– Да, само собой.
– Во сне мы переживаем странные чувства, – сказала Ребекка, отворачиваясь. – Интересно, будем ли мы чувствовать то же самое, когда умрем.
Было еще очень рано – спешить было некуда.
Они сели на «Веспу» около девяти и вскоре влились в транспортный поток – он нес их мимо громад жилых и заводских застроек, под облезлыми мостами, мимо кладбищ ржавых автомобилей, недосягаемых фруктовых садов, лепящихся к каменистым выступам. Наконец, дорога вынесла их на открытый жаркий простор, где были только песок и опаленные зноем деревья.
Ребекка уткнулась головой в спину Генри. Она чувствовала дрожь мотора, передававшуюся через его тело. Она чувствовала смертельную усталость. Ее неумолимо клонило в сон.
На ней была та же одежда, что и в тот день, когда она рисовала мужчину с обнаженной грудью. Она представила себе, как он и сейчас у себя на кухне кипятит полотенца. Как больничный фургон забирает чистое и выгружает грязное. Надо будет непременно нарисовать и ее. Дымящуюся кастрюлю. Вот только как изобразить пар, думала она. Ребекка вспомнила Эдварда Хоппера
[37] – как он, стараясь держать кисточку под нужным углом, выводил плавный изгиб оконного стекла на «Полуночниках»
[38]. Как из кофемашины струится пар. В тот день, когда он писал эту картину, шел дождь. И он, как доподлинно известно, пил кофе. Его жена Джо тем временем спала в соседней комнате, высвободив одну ногу из-под одеяла. И его кисть двигалась в такт ее дыханию.
Когда они прибыли на раскоп, «Рено» там не было. Генри поставил мопед. Они сняли каски и отнесли их в палатку.
Внутри было прохладно и темно. Артефакты лежали в ящичках, будто погруженные в глубокий сон.
Генри накачал Ребекке стакан воды из пластмассовой бочки. А потом – себе.
– Прости за прошлую ночь, – сказал Генри.
– Многое прояснилось.
Генри осторожно поставил стакан и признался, что почувствовал невероятную близость к ней – такую, какой у него еще никогда ни с кем не было.
– Возьми меня, – прошептала Ребекка.
Он взял ее и уложил на длинную скамью.
Он не остановился, даже когда они услышали, как к палатке, глухо урча, подкатил «Рено».
– Генри, я что-то слышу.
– Не волнуйся, им еще надо будет подложить кирпичи под колеса.
За стеной палатки, в мире, в некотором смысле отстраненном от их близости, Ребекка услышала, как хлопнула дверца машины, – потом послышались два отдаленных голоса.
Один принадлежал профессору, другой, менее отчетливый и уверенный, – кому-то помоложе.
Они быстро оделись, и Ребекка снова прислушалась к голосам снаружи. Генри неспешно поцеловал ее в губы.
– Спасибо за вчерашний рассказ о детстве, – сказал он. – А теперь пошли встречать гения, которого мы чуть не угробили.
Глава двадцать седьмая
Ребекка откинула полог палатки – в глаза ей ударило солнце. Увидев ее, Джордж замер на месте. Вздыбив ногами клубы пыли.
– Ребекка?
Быстро моргая, она направилась к Джорджу, но не дойдя нескольких футов, остановилась.
– Что с тобой?
Следом за тем из палатки вышел Генри.
– Вот, Джордж, – сказал он, – это моя подруга.
Профессор покачал головой.
– Может, я стал стар и никак не возьму в толк… только Джордж, похоже, знаком с Ребеккой… а стало быть, теперь мы все знакомы друг с дружкой.
Генри открыл рот от удивления.
– Когда же вы успели познакомиться?
Джордж просто смотрел перед собой в полном изумлении.
– Что ж… – вступила в разговор Ребекка. – Мы вроде как были друзьями, когда я только перебралась в Афины.
– Почему же ты мне никогда о нем не рассказывала? – с напускным укором спросил Генри.
– Рассказывала, – возразила Ребекка. – Он и есть тот самый американец.
– Господи! – с усмешкой проговорил Генри. – Так ты имела в виду Джорджа?
Джордж обвел взглядом окружавшие его лица, не совсем понимая, что все это значит. Прошло какое-то время, и Джордж начал смутно догадываться, что благодаря случайному стечению обстоятельств два главных героя его новой жизни, два самых дорогих ему человека вот-вот вычеркнут его из своей жизни во избежание всякой двусмысленности. Он почувствовал обжигающий холод одиночества. Вспомнил нью-хэмпширское кладбище – и ему вдруг захотелось туда, где все просто и спокойно. В освещенный преломленным солнечным светом фруктовый сад. У бесконечного моря под ногами, обдающего пеной имена мертвых.
Джордж, слабо улыбаясь, пошел следом за профессором в палатку, но Генри догнал его и схватил за руку.
– Я понятия не имел, что у нее уже есть друг, – сказал Джордж. – Она ничего мне не говорила.
Генри молча смотрел на него.
– После поговорим.
– Ладно, – согласился Джордж.
– Не хочу, чтобы пострадала наша дружба, – признался Генри.
Комок злости у Джорджа в горле исчез, как не бывало.
– Я немного расстроился, вот и все, – сказал Джордж. – Мне очень…
– Понимаю, – отозвался Генри. – Там поглядим и во всем разберемся.
Профессор все утро только и делал, что делился своими замечаниями по поводу столь удивительного стечения обстоятельств, благодаря которому выяснилось, что Джордж с Ребеккой были знакомы друг с другом.
Затем, после обеда, он переключился на различные совпадения, случавшиеся в жизни уже с ним, и вспомнил несколько особенно запутанных событий, произошедших в Синайской пустыне в 1974 году, – они до сих пор так и остались загадочными и все продолжали мучить его.
Джордж из вежливости рассмеялся.
Ребекка провела оставшуюся часть утра в яме вместе с Генри, наблюдая, как он, исполнившись терпения и надежды, соскребает грязь со своих находок. А потом она пошла в палатку проведать Джорджа.
– Привет! – сказала она.
