Ребекка поднималась вверх по лестнице, что вела к его двери.
Отголоски детских криков снаружи мало-помалу стихали.
А когда она добралась до его этажа, детворы уже совсем не было слышно, как и приглушенного гула машин, и прочих звуков, – она слышала только собственное дыхание и дробное постукивание мольберта по мере того, как она одолевала одну ступеньку за другой.
В коридоре клубился пар. На его двери синей ручкой были нацарапаны два имени. Ребекка прислушалась. Было слышно, как он мечется за дверью из угла в угол.
Она постучала.
Метания прекратились. Но ничего другого не произошло.
Она подумала, а в силах ли он вообще разговаривать, – и тут послышался голос:
– Neh?
– Здравствуйте! – сказала она. – Здравствуйте, месье!
Дверь отворилась.
Он стоял с голой грудью, выпуская в коридор клубы пара.
– Neh? – уже мягче проговорил он.
Ребекка широко улыбнулась и показала рукой, что хотела бы войти. На мгновение он застыл как вкопанный. Потом медленно повернулся, чтобы впустить ее, и тут она оторопела, внезапно почувствовав слабость.
Глава двадцать первая
Генри с детства любил археологию.
Когда ему было девять лет, он откопал кусок кремня, похожего на головку топора. Однажды отец взял его с собой в университет в Суонси
[27]. Они спросили, как попасть на кафедру археологии, – их направили к высокому бетонному зданию, возле которого стояли неровными рядами велосипеды.
Какой-то патлатый студент поинтересовался, не заблудились ли они. Генри достал кусок кремня, словно пытаясь что-то доказать. Студент воззрился на него.
– Вы записаны на прием? – осведомился он.
– Нет, – сказал отец Генри. – Мы думали, можно и так прийти.
– Тогда советую вам обратиться прямиком к доктору Петерсону, – сказал студент, махнув гривой. – Он знает толк в подобных штуковинах.
Профессор Петерсон был тогда много моложе, но девятилетнему мальчугану он показался стариком. Он внимательно осмотрел артефакт через лупу. Затем взглянул через лупу на Генри.
– Смею заключить, что эта находка очень древняя, – сказал он. – А могу ли я полюбопытствовать, сколько же вам лет, молодой человек?
– Девять, – ответил Генри. – Точнее, девять с половиной.
Профессор Петерсон положил лупу на кусок фетра и еще раз взглянул на артефакт.
– Боюсь, эта штуковина гораздо старше вас.
– Сам знаю, – взволнованно проговорил Генри. – Она ровесница динозавров?
– Древнее, – не моргнув глазом, заявил профессор. – С помощью вашего артефакта на них охотились.
– Охотились?
– Ну да, – подтвердил профессор Петерсон. – И не только чтобы добывать себе пропитание, а еще ради шкур.
– Шкур?
– Древние люди ничего не выбрасывали.
– Что же мне с ним делать?
– Сказать по правде, ему есть только одно место.
– Где же, профессор?
– У вас в спальне, под стеклянным колпаком для сохранности.
Профессор Петерсон вернул Генри кусок кремня.
Отец встал, собираясь откланяться.
– На самом деле, – сказал Генри, – мне бы хотелось оставить его у вас.
Он протянул профессору камень на маленьких ладошках.
Профессор в смущении зарделся.
– Сохрани его у себя, Генри.
– Но разве он не пригодится вам для исследований?
– Так ведь это ты нашел его, Генри, – стало быть, он твой.
– Но раз уж он такой ценный, значит, он принадлежит всем?
Профессор Петерсон взял у него кремень и положил на стол.
– Присядьте, прошу вас, – обратился он к отцу Генри.
– Я просил бы вас заглянуть ко мне через несколько лет, когда этот молодой человек станет постарше, – я смог бы помочь ему с образованием, если он по-прежнему будет интересоваться археологией.
– Я обязательно приду, – вмешался Генри.
– Это очень любезно с вашей стороны, профессор, – сказал отец Генри.
– Дело тут не в любезности, – отрезал профессор Петерсон. – Мне нужны такие, как ты, Генри. Преданные делу.
Отец Генри задумчиво посмотрел в сторону. Его жена была дома – сидела на ковре в спальне, которую они превратили в кладовую. Когда они вернутся, ее уже не будет: она уйдет бродить по полю за домом.
Он поджарит яичницу и хлебцев. А Генри будет смотреть. Они вместе поедят, сидя перед телевизором, по которому будут показывать «Флаг отплытия»…
[28]
Профессор Петерсон положил кусок кремня рядом со старинной пепельницей. Потом достал из жилетного кармана ключ и открыл стеклянный шкаф за столом. Тот был полон разных штуковин самых причудливых форм. Профессор бережно извлек оттуда окаменелое яйцо динозавра и повернулся.
– Вот, – сказал он, протягивая Генри яйцо. – Его подарил мне отец, когда мне было столько же лет, сколько тебе. Теперь оно твое.
В течение следующих двенадцати лет на каждое Рождество в маленький одноквартирный домик в Уэльсе, где Генри провел свое детство, приходила посылка с новенькими книгами и журналами по археологии.
Прошло года три – и Генри понял: то, что он откопал в тот вечер в саду, было не что иное, как осколок кремня в форме головки топора.
Он написал об этом профессору Петерсону, находившемуся тогда на Ближнем Востоке. А через месяц Генри получил откуда-то издалека открытку, написанную незнакомым почерком:
Глава двадцать вторая
На возвышающейся над Афинами горе над кухонным столом под слепящим солнцем склонились две фигуры.
– Любопытно, – заметил профессор Петерсон, передавая Генри лупу. – У меня странное чувство, что эта штуковина лидийская.
– Не похоже.
Профессор говорил о диске размером с тарелку.
В то утро Генри совсем не думал о работе. Он скреб землю старенькими английскими стоматологическими инструментами, но извлекал из-под нее одни лишь вопросы, и только о Ребекке. Часов в одиннадцать Генри вымыл руки над раковиной, качая воду ножным насосом. Из палатки вышел профессор.
