Генри стоял в комнате брата. Запах дезинфицирующего средства и детской присыпки приводил в отчаяние. Жалюзи были опущены. Свет, хоть и мягкий, горел ярко – было все хорошо видно.
Брат дышал быстро. Ручонки совсем малюсенькие, в складках там, где надо.
За окном вдруг залаяла собака.
Брат тут же открыл глаза. И, моргая, повернул голову. Заметил Генри – и улыбнулся, а потом расплакался.
– Не реви, – сказал Генри. – Мама тут, рядом.
Генри просунул руку сквозь прутья его кроватки – не помогло.
Тогда он сплясал и спел песенку про медвежат, у которых был учителем в школе.
– Тебя я тоже буду учить, когда станешь взрослым, как я, – сказал Генри.
Мордашка у брата вся раскраснелась от слез. Глазенки припухли.
Только бы перестал реветь! Мама с папой с ума сойдут, узнав, что он проснулся, и будут ругать за это его, Генри.
Генри уже было собрался бежать к соседям, и тут вдруг ему пришло в голову сунуть малышу игрушку.
На пеленальном столе, возле стопки пеленок, лежал мобильный телефон, который когда-то висел над кроваткой Генри. Отец сказал – может, брату он тоже понравится, и обещал завтра же его подвесить.
Генри схватил мобильник и покачал им над кроваткой.
– Когда-то он был мой, – сказал Генри. – Так что хватит реветь.
Брат перестал плакать и потянулся ручонками вверх.
– Хочешь поиграться?
Малыш рассмеялся. Генри опустил мобильник ниже.
Малыш как будто обрадовался. И своими пухленькими пальчиками принялся ощупывать каждую штучку, что попадалась под руку. Сунул в рот маленькую пластмассовую зверушку – вытащил и стал разглядывать. Потом потянул за веревки, силясь погрызть деревянного болванчика.
– А теперь, братишка, давай баиньки, – сказал Генри. – Приятных тебе сновидений.
Когда Генри вышел из детской, его переполняло чувство гордости. Надо будет непременно похвастаться маме – сказать, как он угомонил братишку, когда залаяла собака.
Родители вернулись, когда уже почти стемнело. По телевизору не было ничего интересного, зато у Генри в каждом углу были игрушки. Дом превратился в царство теней, и Генри боялся отлучиться от мерцающего телевизора – пойти и включить свет.
– Какой большой мальчик! – сказала мамуля.
– Ну, юноша, – сказал отец, – пора на боковую.
Генри зевнул.
– Братишка просыпался?
– Да, – признался Генри, – но я сходил проверить, и он снова заснул.
– Ты мое золотко! – сказала мама. – Я знала, я верила – на тебя можно оставить дом.
– Хотя мы были тут рядом, у соседей, – прибавил отец.
Генри залез в пижаму под бдительным отцовским оком, и тут вдруг раздался пронзительный вопль, который, казалось, никогда не смолкнет. Отца как ветром сдуло.
Из братишкиной комнаты снова послышался крик.
Генри подглядывал в дверную щелку.
Им пришлось использовать ножницы… Генри обмочился в штаны, но этого никто не заметил.
Потом приехали полиция и «Скорая помощь».
У дверей топтались соседи в домашних халатах.
Генри разрешили не ложиться и поговорить с полицейским.
Глава десятая
Когда Генри еще был маленький, братишкина комната большую часть времени служила кладовкой. О том случае у них в семье никогда не говорили. Мать иногда плакала в ванной. Иногда Генри видел, как отец сидел у себя в гараже, уставившись в одну точку.
Став постарше, Генри просыпался оттого, что задыхался во сне. Все знали, что у нет больше нет братишки. В супермаркете люди часто подходили к матери.
«Ну как, справляетесь?»
Даже спустя годы – все тот же вопрос, все то же сочувствие на лицах. Мягкое прикосновение к руке – в знак всеобщей поддержки и ободрения.
Во всем винили игрушку – ни о чем другом никто и подумать не мог.
На последнем курсе университета Генри понял – с ним что-то не так. Механизм, помогавший другим студентам заводить меж собой долгую дружбу во время бурных ночных кутежей в студенческих забегаловках, лично у него дал сбой, а может, он у него вообще никогда не включался.
А те редкие дружеские отношения, которые у него все же завязывались, скоро обрывались. Искренняя отзывчивость быстро оборачивалась безразличием.
И вот теперь Ребекка. С нею все началось так же, как и с остальными. Влечение, разговор, совместная ночь. Но было в этом и кое-что более глубокое и красивое – нечто такое, что заставляло Генри не обращать внимания на сиюминутные мелочи и ощущения, как будто их обоих что-то связывало в будущем.
Потому-то он и поделился с нею воспоминаниями из своего прошлого – впрочем, не всеми. Она, конечно, тоже во всем винила игрушку, так что Генри мог со спокойной душой и дальше притворяться кем-то другим.
После долгого молчания Генри неуклюже спросил Ребекку, где она выросла:
– В каком-нибудь французском сельском домике со ставнями и садовыми шлангами, лавандовыми клумбами и стареньким «Ситроеном»?
– Не совсем, – сказала она, все еще находясь под впечатлением от его рассказа.
– Но ведь ты же родом из Франции – так из каких мест, если точно?
– Угадай.
– Ну точно знаю, не из Парижа. Тогда, может, из Шампани?
– Нет.
– Из Бордо?
– И не из Бордо.
– Из Дижона?
– Неужели твои географические познания о Франции ограничиваются тем, что ты ешь и пьешь?
– Из Ласко?
– Уже теплее, если учесть, что тогда я делала только зарисовки, а живописью еще не занималась… и все же нет.
Ребекка было потянулась к ночному столику за апельсиновым соком, но передумала и поставила стакан на место.
Генри пошел на кухню и принес стакан воды.
– Спасибо, – сказала она.
Она откинулась на простыни и потянулась всем телом. Они оба устали. Генри прилег рядом и сказал:
– Я ищу доказательство жизни, а ты объясняешь ее смысл.
– Нет, Генри, думаю, все не так. По-моему, ты ищешь доказательство своей собственной жизни.
Генри на мгновение задумался.
– А ты что делаешь? – спросил он.
– Просто рисую. – Она улыбнулась. – Пока что.
– А как зовут твоего парня? – полюбопытствовал Генри.
– Никакой он не мой парень, я же говорила, – просто друг, честное слово.
– Грек?
