Во время встречи в Сан-Франциско мы с Полом часами говорили об эмоциях, о перспективах их изучения в неврологии и общем состоянии психологии, а в начале 80-х мы стали сотрудничать, начав с того исследования с гориллами и ампутациями. Мы записали на видео каждого участника при помощи скрытой камеры, сфокусировавшись на лице, и зафиксировали электронную активность мозга, использовав датчики ЭЭГ на коже головы. Пол изучал мимику участников, отмечая, когда различные признаки эмоций на лице появлялись и когда исчезали. Он определял, когда доброволец испытывал пик эмоций. Затем мы сопоставляли полученное с показаниями ЭЭГ, что позволяло понять, какой из электронных сигналов мозга совпадает с тем или иным мимическим выражением. Таким образом мы начали разбираться, как деятельность мозга соотносится со счастьем, страхом и отвращением – первичными эмоциями, вызванными просмотром видеозаписей.
Начало получилось неудачным. Одна из первых вещей, которой мы уделили внимание, была электрическая активность – она сопровождала улыбки, стабильно появляющиеся при просмотре видеороликов о щенках и гориллах. К моему ужасу, электрическая активность мозга в течение нескольких секунд, пока длилась улыбка, не так уж отличалась от активности в начале исследования, когда испытуемые не видели ничего, провоцирующего эмоции. Как может активность мозга, сопровождающая счастье, удовольствие, радость или иное сходное ощущение, быть неотличима от той, что сопровождает ничто? Сначала я подумал, что, может быть, метод записи активности мозга через кожу головы был слишком грубым. Или же циничные ученые старшего поколения, которые скептически относились ко всей теории в целом, были правы: может быть, это просто несбыточная мечта – думать, что я способен заглянуть в эмоциональный механизм мозга, прикрепив электроды к голове.
Потом я вспомнил классические исследования XIX века, проведенные французским анатомом Гийомом Бенджамином Амандом Дюшеном де Булонь. Дюшен отметил, что при улыбке, вызванной истинным счастьем, двигаются мышцы глаз, а не только рта и щек. Это создает своего рода морщинки в уголках глаз. (В следующий раз, общаясь с кем-нибудь, обратите особое внимание на уголки глаз собеседника. Если они не морщатся, когда человек улыбается, то это не настоящая улыбка радости, а социальная. Морщинки означают, что человек действительно счастлив, испытывает радость, ему весело и он не притворяется. Или, как заметил Дюшен в своем шедевре 1862 года «Механизм выражений лица человека»: «Мышцы вокруг глаз не подчиняются воле; они вступают в действие только при истинном чувстве»).
Пол расшифровывал улыбки только на основании изменений в мышцах щек (скуловых мышцах), которые приподнимают уголки губ по направлению к ушам. Активность мозга, которая сопровождала эти движения, была очень разнообразна. У некоторых участников отмечались пики активности в левой префронтальной области во время искренних улыбок, но у других не было выявлено каких-либо заметных закономерностей.
Однако, как и обнаружил Дюшен, именно глаза, а не щеки или рот, передают настоящие признаки радости. Итак, вернемся к видеозаписи. На этот раз Пол расшифровывал улыбки на основе наблюдений не только за мышцами скул, но и за мышцами глаз: улыбку, которая получалась в результате действия всех этих мышц, мы впоследствии назвали «улыбкой Дюшена». Бинго! И данные собрали, и нашли в них смысл! Когда мы сравнили выражения лиц испытуемых с показаниями ЭЭГ, то увидели, что при наличии «улыбки Дюшена» отмечалась более высокая активность левой префронтальной области, тогда как при обычной улыбке («не-Дюшена») либо при отсутствии какого бы то ни было выражения лица такая активность не отмечалась. В последующих исследованиях мы сами просили участников улыбаться (а не полагались на видеозаписи, которые должны были заставить их это сделать), задействовав или только мышцы щек, или мышцы щек и глаз одновременно. Только когда участвовали обе группы мышц, мы видели сдвиг в сторону большей активности левой стороны мозга. Этот вывод подтверждает известную народную мудрость: если вы намеренно станете искренне улыбаться, вы почувствуете себя счастливее. И теперь у нас были данные, подтверждающие это.
Я отчетливо помню то волнение, которое испытывал, когда увидел, что мозг коррелирует с положительными и отрицательными эмоциями. Тот факт, что активность произошла не в стволе мозга или лимбической системе (примитивных областях, которые не играют никакой роли в познании), а в располагающейся выше префронтальной коре, дал мне намек на то, что наше исследование взволнует научное сообщество. В своем ограниченном размышлении о мозге и эмоциях психология пришла к выводу, что гипоталамус и другие части лимбической системы играют главную роль (вспомните эксперименты, в которых уничтожался гипоталамус крысы, что вело к нарушению эмоций животного). Тем не менее мы указали на префронтальную кору. Эта область считалась местом расположения человеческого рассудка, местоположением предусмотрительности и мудрости, рациональности и других когнитивных функций, которые отличают нас от «низших» животных. Но мы также говорили о том, что эта область управляет нашими эмоциями и эта преграда, которую психология возвела между разумом и эмоциями, фактически не была ничем обоснована.
Мозг младенца
Я сразу же начал задаваться вопросом, развивается ли эта латерализация, при которой правая префронтальная область поддерживает отрицательные эмоции, а левая – положительные, в течение многих лет или присутствует с самого рождения? Чтобы найти ответ, необходимо было изучать детей таких маленьких, каких мы только могли отыскать, чтобы они сидели смирно. К счастью, во время визита в Гарвард в 1978 году я столкнулся с бывшим одногруппником по аспирантуре Натаном Фоксом. Натан писал дипломную работу совместно с Джеромом Каганом, одним из ведущих психологов в области развития, и недавно переехал в Нью-Йорк для работы в больнице Рузвельта. Поболтав некоторое время во дворе Гарварда, мы договорились поговорить еще раз, когда вернемся в Нью-Йорк. Натан был заинтересован в изучении детского характера и развития эмоций, но никогда не проводил неврологические исследования. Я же никогда не изучал детей. Так началось наше сотрудничество.
Мы набрали тридцать восемь десятимесячных младенцев (возраст, в котором дети могут четко распознавать лица), дав объявления в нью-йоркских газетах о проведении исследования по «психофизиологии эмоционального развития». Я не верил, что видеозаписи, которые мы использовали ранее, могут вызвать требуемые эмоции у таких маленьких детей (в конце концов, необходимо довольно развитое чувство комического, чтобы находить купание горилл забавным), так что я решил начать с основ и использовал ролики с актрисой, которая смеялась либо плакала. Как и в моем первоначальном исследовании по поиску литерализации эмоций, я снабдил каждого ребенка крошечной шапочкой (на этот раз там было восемь электродов, а не шестнадцать). После того как я объяснял матери, что нас интересуют изменения в работе мозга, связанные с различными эмоциями, я просил ее устроиться поудобнее перед экраном телевизора, удерживая ребенка у себя на коленях. Затем я включал видеозапись.
Вы можете подумать, что вызвать определенные эмоции у десятимесячного ребенка было каверзной задачей. Все родители в конце концов теряли дар речи, увидев, что заставляет их детей плакать и смеяться. Но по двум важным причинам младенцы куда лучше подходили для такого рода экспериментов, нежели взрослые, которых я исследовал первоначально. Во-первых, дети очень эмоционально выразительны, они хихикают, плачут, вздрагивают от ужаса или отвращения так сильно, что у вас нет сомнений по поводу того, что они чувствуют. Кроме того, дети пребывают в блаженном неведении о социальных ограничениях. Взрослый человек может попытаться подавить хохот, если думает, что юмор в видеоролике недалекий (хотя и веселый), или подвергнуть цензуре гримасу отвращения, если считает, что показывать отвращение – это не по-мужски. Дети же открыто выражают свои эмоции.
