– Чьих это рук дело? Кто предатель? Вот что хотелось бы мне знать, – сказал вконец потерявший самообладание Амброз Манатон с ноткой подозрения в голосе. – Никто, кроме нас, не знал об изменении места и времени встречи. Как шериф сумел вычислить момент с такой дьявольской точностью, что ему удалось схватить всех самых ценных наших людей?
– Так ли важно, кто предатель, раз уж дело сделано? – сказал Ричард.
– Так ли важно? – переспросил Амброз Манатон. – Великий Боже, как вы спокойно к этому относитесь. Треваннион, оба Трелони, Арунделлы, Бассеты – все они в руках шерифа, и вы еще спрашиваете, так ли уж важно, кто их предал? Все мы здесь обречены, в ближайший час нас наверняка арестуют, а вы стоите здесь, как лис, и улыбаетесь мне.
– Лисом меня зовут мои враги, а не друзья, – мягко сказал Ричард.
Он повернулся к Питеру.
– Скажите, чтобы оседлали лошадь для мистера Манатона, – сказал он, – и для вас тоже. Я не гарантирую вам обоим безопасный проезд, но по крайней мере у вас есть шанс – так зайцы бегут от своры охотничьих псов.
– Вы не поедете с нами, сэр?
– Нет. Не поеду.
Питер колебался, он бросил взгляд сначала на него, потом на меня.
– Если они отыщут вас, вам придется несладко.
– Я это знаю.
– Шериф, сэр Томас Херл, подозревает, что вы здесь, в Корнуолле. Его первым вопросом, когда он прибыл в Каэрхейз и позвал Треванниона, было: «Вы прячете здесь сэра Ричарда Гренвила? Если это так, выдайте его, и вы будете свободны…»
– Какая жалость, что меня там не было.
– Он сказал, что какой-то человек рано утром, до того как рассвело, оставил записку у него дома в Придо, в которой предупреждал, что вся компания, включая и вас, соберется позже в Каэрхейзе. Какой-то подлец видел вас, сэр, и с дьявольской интуицией угадал ваши планы.
– Действительно, какой-то негодяй, – сказал Ричард, продолжая улыбаться, – счел забавным сыграть в поцелуй Иуды. Забудем о нем.
Разве не его же собственный племянник – Джек – когда-то давно в Эксетере сказал мне: «Остерегайтесь моего дяди, когда видите его улыбающимся»?
Затем Амброз Манатон выступил вперед и указал пальцем на Ричарда.
– Это вы, – сказал он, – вы – предатель, вы были им с первого момента и до последнего, вы предали нас с самого начала – вы знали, что все так кончится. Французский флот и не должен был прийти нам на помощь. И не должно было быть никакого восстания. Это ваша месть за тот арест, четыре года назад в Лонстоне. О господи, какое коварство…
Он, дрожа, стоял перед ним, и в его голосе слышалась высокая истеричная нота. Я увидела, как Питер в изумлении отступил на шаг, краска схлынула с его лица, в глазах отразился ужас.
Ричард, не шелохнувшись, смотрел на них, потом медленно указал на дверь. Во двор привели лошадей, и до нас доносилось звяканье конской сбруи.
«Переведи часы назад, – прошептала я в ярости, – на четыре года. Гартред тогда шпионила для лорда Робартса. Пусть на нее падет осуждение. Спиши преступление на нее. Она одна выйдет из этой истории невредимой, невзирая на всю свою подпорченную красоту».
Я посмотрела в ее сторону и, к собственному удивлению, увидела, что она тоже смотрит на меня. Ее повязка соскользнула, и под ней открылась свежая рана на щеке. Вид этой раны и воспоминание о прошедшей ночи наполняли меня… нет, не гневом и не жалостью, а отчаянием. Она продолжала смотреть на меня, и я увидела, что она улыбается.
– Не выйдет, – сказала она. – Я знаю, о чем ты думаешь. Бедная Онор, я снова одурачила тебя. У Гартред есть превосходное алиби.
Всадники выезжали со двора. Я увидела, как первым проскакал Амброз Манатон в надвинутой на лоб шляпе и с развевающимся за спиной плащом, за ним проследовал Питер, бросив быстрый взгляд на окна.
Часы на башне пробили два. Ослепительно-белый на фоне неба голубь пролетел над двором. Гартред откинулась на кушетку – улыбка на ее губах странно контрастировала с раной на щеке. Ричард стоял возле окна, заложив руки за спину, а Дик, не шелохнувшийся за последние полчаса, ждал в своем углу, как будто он потерял дар речи.
– Может, трое Гренвилов желают держать совет одни, без посторонних? – произнесла я медленно.
Глава 34
Ричард продолжал стоять возле окна. Теперь, когда всадники ускакали и цокот копыт замер вдали, в доме было необычно тихо и спокойно. Над садами сияло солнце, на лужайке в траве копошились голуби. Стояла самая жара, это был тот час теплого летнего дня, когда шмели с жужжанием устремляются к липам и умолкают птенцы. Ричард заговорил, по-прежнему стоя к нам спиной, и голос его звучал мягко и тихо.
– Моего деда, – сказал он, – тоже звали Ричардом. Он происходил из длинной вереницы Гренвилов, которые стремились служить своей стране и своему королю. У него было полно как врагов, так и друзей. То, что он погиб в сражении за девять лет до моего рождения, я всегда считал большой потерей для себя и своей личной бедой. Но я помню, как, будучи мальчишкой, просил рассказать мне о нем и разглядывал большой портрет, что висел в длинной галерее в Стоу. Говорили, что он был суров и строг и редко смеялся, а с портрета на меня смотрели ястребиные глаза – бесстрашные и дальнозоркие. В те дни гремело много славных имен – Дрейк, Рэли
[22], Сидни
[23], и сюда же относили и имя Гренвила. Он пал, будучи смертельно ранен, как, быть может, вы помните, на палубе своего корабля, носившего название «Ривендж»
[24]. Он сражался один против окружившей его испанской флотилии, и когда от него потребовали, чтобы он сдался, он продолжал сражаться, хотя его корабль лишился мачт, парусов и палуба проваливалась у него под ногами. Гренвил тех лет обладал мужеством и считал, что пусть лучше его корабль разнесут на куски, чем он продаст свою жизнь за серебро испанским пиратским ордам.
Ричард на какое-то время умолк, наблюдая за голубями на лужайке. Затем он продолжил свой рассказ, по-прежнему держа руки за спиной.
– Мой дядя Джон прокладывал путь в Индию вместе с сэром Фрэнсисом Дрейком. Он тоже был отважным человеком. Те молодые люди, что в поисках лежавших за морями неизведанных земель бросали вызов зимним штормам Атлантики, не знали слабостей. Их хрупкие суденышки на протяжении недель швыряло по воле ветра и волн. Но какая-то особая соль, растворенная в крови этих людей, делала их неукротимыми. Там, в Индии, дядя Джон был убит, и мой отец, который очень его любил, велел возвести в его честь часовню в Стоу.
